неизвестна.
Но тут пришла еще бумага от Алеевцева, чтобы прислан был находящийся при комиссарской канцелярии господин Добрынин как служащий казенной палаты.
Выехал Добрынин ночью и всю дорогу смотрел на звезды.
О парижанине, господине Полянском
Город был Могилев немалый. Был там господин Гамалея, правитель канцелярии, известный масон, но история его не уложится в этой книге; были там губернатором сперва граф Чернышев, а потом господин Пассек, а епископом Георгий Конисский.
Про Конисского будет еще говорено, поговорим о Пассеке.
Пассек был из тех лейб-гвардейцев, которые в смутный день возвели Екатерину на престол российский.
Был Пассек собою, как гвардеец истинный, высок. Имя ему Петр Богданович.
В заговоре считался одним из первых. Его пытались арестовать, и с того ареста начался переворот. За переворот получил он гвардии капитана, и двадцать четыре тысячи рублей, и село под Москвой, и мызу в Ревеле, а через год еще четыре тысячи рублей и по тысяче рублей ежегодно.
Был он потом губернатором Могилевского наместничества, а с 1771 года – генерал-губернатором Белоруссии, наместо графа Чернышева.
При нем-то и расцвел господин Полянский.
Полянский, дворянин казанский из средних, служил в Сибири, отличался исправностью, а в 1771 году, живя в Швейцарии в целях лучшего образования, подружился с Вольтером.
Он был из русских, влюбленных в парижскую Триумфальную арку.
Любил его сам Вольтер и писал о нем письма пресветлой Екатерине:
«…В пустыне моей теперь находится ваш подданный, г. Полянский, уроженец Казанского вашего царства. Не могу я его довольно выхвалить за его вежливость, благоразумие и признательность к милостям вашего императорского величества».
Во втором письме, от третьего декабря:
«…Г-н Полянский делает мне иногда честь своими посещениями. Он приводит нас в восхищение делаемым им описанием о великолепии двора вашего, о вашей снисходительности, о непрерывных ваших трудах и о множестве великих дел ваших, кои вы, так сказать, шутя производите. Словом: он приводит меня в отчаяние, что мне от роду без малого девяносто лет и что я потому не мог быть очевидным всего того свидетелем. Г. Полянский имеет чрезмерное желание увидеть Италию, где он мог бы более научиться служить вашему императорскому величеству, нежели в соседстве к Швейцарии и к Женеве. Он сколько очень умный, столько и очень добрый человек, коего сердце с истинным усердием привержено к вашему величеству».
На сие императрица отписала:
«…Господину Полянскому, принятому вами под ваше защищение, приказала я доставить деньги, потребные для его путешествия в Италию, и думаю, что он их в самый сей час получил».
В третьем письме, от одиннадцатого декабря 1772 года, Вольтер писал:
«…Я получил печальное известие, что тот Полянский, который, по воле вашей, путешествовал и которого я столько любил и почитал, возвратившись в Петербург, утонул в Неве. Если это правда, то я чрезмерно сожалею. Частные несчастья всегда будут случаться, но общее благополучие вы устраиваете».
И в четвертом письме, от третьего дня января 1773 года:
«…Г-н Полянский уведомляет меня, что он не утонул, как мне о том сказывали, но что он, напротив, в тихом пристанище и что ваше величество пожаловали его секретарем академии».
Вот кто был Полянский.
Не потонул господин Полянский, но были у него разные приключения.
Было у него в Москве любовное приключение, и увез он в карете чужую, господина Демидова, жену, и от погони полицейских отбивался шпагой, и за это, а также за дерзкие ответы был приговорен сенатом к тому, чтобы отрубили господину Полянскому предерзостную правую руку.
Но Екатерина-императрица была еще в то время женщина зауряд-молодая, подобно тому как в Могилеве были все чиновники зауряд-чиновниками, и показалось всемилостивейшей императрице делом это веселым и рыцарством, и Полянского она простила.
Граф Чернышев Полянского выпросил к себе в наместническое правление, уверяя государыню, что сам он, граф, в молодости был так же предприимчив.
Уже постарело наместничество, и износились ливреи швейцаров, и потускнели медные булавы на малиновых перевязях, а Полянский все цвел и при Чернышеве и при Пассеке.
Пассек интересовался только лошадьми, любовницей и сыном побочным.
Полянский же был честолюбив.
Знание языков и литературы, и танцев, и карт, и скорая мысль, и счастливая память делали Полянского в губернии как бы диктатором.
Он сажал дерзких и глупых дворян в караульное, неисправных секретарей и служителей ссылал туда же, а с мещанами слов не терял, а просто приказывал повиноваться в безмолвии.
Многие пытались сцепляться с Полянским в спор, но он всегда выходил победителем.
И был он в губернии самый большой человек, хотя и роста имел два аршина два вершка, считая вместе с каблуками.
Проезд государыни Екатерины – она же солнце – в 1779 году был годом для Могилева замечательным. Через город в мае месяце проехала, – чтобы здесь на галеры сесть и дальше следовать уже Днепром до самого Херсона, осматривать заведения вновь приобретенных губерний – в мае проследовала через Могилев божественная Екатерина и с ней под именем графа Фалькенштейна император австрийский и римский Иосиф Второй. Он ехал инкогнито и прибыл в Могилев за день до императрицы.
Росту он был среднего, лица немецкого, то есть более темно-красноватого, нежели белого.
Ходил он в зеленом гарнизонном мундире и не привлек бы к себе внимания, если бы губернатор Пассек не поклонился ему слишком низко.
Вечером в саду могилевского архиерея губернатор разговаривал с графом Потемкиным.
Добрынин ходил по городскому валу, с которого в саду все было видно.
Император был больше всего похож на столяра или переплетчика. Потемкин, человек роста крупного, крепкого сложения, но немного отолстелый, был одноглаз, но это, казалось, не портило его лица. Он стоял, разговаривая с императором; оба были без шляп; шляпу Потемкина, усеянную драгоценными камнями и на взгляд тяжелую, держал адъютант.
Император свою шляпу держал сам и разговаривал с Потемкиным заинтересованно.
Потемкин зевал, грыз ногти и, казалось, скучал.
Добрынин весь обратился в зрение.
«Так вот он, смоленский семинарист, получивший медаль в Московском университете, собеседник монахов Заиконоспасских. Он, счастливый соперник Орлова. Недавний вахмистр и ныне князь светлейший, прославленный победитель Оттоманской Порты, князь Римской империи, основатель Херсона, магистр ордена князя Владимира равноапостольного, шеф кавалергардского полка и всех орденов кавалер, увенчанный самой императрицей лавровым венком, осыпанным изумрудами и бриллиантами, и даже, ко всему, кошевой батька запорожских казаков и войска черноморского.
Вот он зевает и грызет ногти».
Ночью Добрынину не спалось, и чин губернского секретаря казался ему маловатым.
Ах, слава!
Ее величество прибыла в город с конвоем кирасирского полка. Проехала сквозь Триумфальные ворота, специально построенные. В соборе встретило государыню духовенство, и Георгий Конисский произнес речь свою знаменитую.
Речь была столь высокопарна, что знаменитый иерарх сам приподымался на цыпочки.
Речь эту я не приведу, но дам извлечение из ее начала:
«Оставим астрономам судить, солнце ли около нас ходит или мы с землею около его обращаемся. Наше солнце около нас ходит. Исходиши премудрая монархиня, яко жених, исходяй от чертога своего. От края
