– Не знаем.
Генерал сел пить кофе. Пил он часа два, не торопясь.
Опять спросил:
– Где же генеральша?
Со смущением отвечают ему, что генеральша ушла к пастору.
– Так рано? – сказал генерал. – Что за моление! Скажите, чтобы она шла в беседку пить кофе, а если не хочет кофе, то шоколад.
– Она совсем ушла и живет у пастора.
– Как живет? Да там и помещения нет!
– Было там пустое помещение, ваше превосходительство, дня три, как почистили его и затянули на полу сукно. И теперь в этом доме мебели стоят в полной симметрии.
– Симметрии, – повторил генерал. – Я пойду посмотреть на симметрию.
Он был рассеян. Во время одной стычки у Очакова его придавило рогаткой, которыми тогда обставлялись войска российские.
Слуги объяснили с жалостью, что пойти на генеральшу смотреть нельзя, потому что у дверей ее стоит караул от наместничества.
Генерал удивился:
– Разве она арестована?
Тут в дверь постучали и сразу вошел штаб-лекарь Авраам Васильевич Бычков со своим причетом и полицейскими.
Бычков был слегка смущен, полицейские по свойственной их чину грубости натуры посмеивались.
– Получено, – сказал лекарь, – прошение генеральши фон Бринк, урожденной фон Бринк же, что муж ее к жизни супружеской неспособен, и потому она просит у наместнического правления произвести над мужем освидетельствование медицинское на предмет начатия бракоразводного процесса.
Барон Фелич, друг генеральский, кем-то вызванный, взял в руки предписание.
Оно было подписано Полянским.
– Это канальство, – сказал барон.
Генерал был растерян.
– Да как же это все так произошло? И жена моя у пастоpa, и мебель там стоит в симметрии, и просьба для нее подписана, и резолюция готова, и у вас указ, и вы меня хотите освидетельствовать. И все это, пока я кофе пил.
Штаб-лекарь отвечал с вежливостью:
– Разденьтесь, ваше превосходительство, мы освидетельствуем вас, после чего или генеральша получит право скрываться под сенью непорочного дома пастора, или вы получите обратно супругу в свои объятия.
И тут генерал рассердился:
– Да я же генерал-майор и кавалер святого Георгия, да, кроме того, у моего же парикмахера Гейслера трое детей, и все мои, и вы это знаете! Гунтер, как твоего папу зовут? Покажи своего папу.
Прибежал мальчик лет трех.
– Гунтер, покажи папу, – повторил генерал.
– Доброе утро, папа, – ответил ему мальчик. – А показывать на себя вы запретили.
Мальчик, измазанный и трехлетний, – доказательство неполное.
– Прошу вас раздеться, – настаивал Бычков.
Тут генерал снял со стены карабин и сказал:
– Господа, я вас сейчас перековеркаю вот этим прикладом.
Увидя это, лекарь и полиция отступили.
Действие как будто остановилось.
Генерал жил по одной стороне Ветреной улицы, генеральша – по другой, и Полянский ходил в гости к пастору.
Благополучное и безмятежном житие Гавриила Ивановича Добрынина
Правда, за казенный мачтовый лес, пропущенный по Двине под видом помещичьего, получил Добрынин только четвертую часть взятки, а именно двадцать червонцев и потом еще семьдесят пять рублей, и то ассигнациями. Правда, комиссия по продаже казенного леса господина Пассека тоже прошла не гладко, но зато хорошо прошла история водочная.
Водка вообще играла в наместничестве роль политическую.
В торговле водкой соревновалось старое дворянство с дворянством чиновническим, новопроизведенным, которое не имело права водкой торговать по закону, весьма обширному, 1765 года.
Соревновались в водке, то есть в торговле ею, евреи с дворянством, и даже предлагал господин Пассек всех евреев из Белоруссии выселить по причине их недобросовестной конкуренции с дворянством.
Добрынин водкой сам не торговал, помня хорошо пункт 6 указа 1765 года:
«Которые же люди не из дворян, а состоят в службе нашей в чинах офицерских, но дворянским правом пользоваться по законам им не позволено, таковых за первый раз корчемства лишать чинов и исключать из службы, а за второй раз посылать на поселение к казенным горным работам».
Но было дело деликатнее.
И менее опасное.
По законам позволено было делать водки на манер французских, то есть фруктовые или виноградные.
Заводчики такой водки обязаны были доставлять ее казенным палатам для испытания через медиков, а палата имела обязанность каждый штоф запечатать, взыскавши пошлину.
И был в Белоруссии господин Аугсперг, граф германский, подданный италиянский, житель белорусский.
Представил он водки на пробу – водки были желтые, зеленые, белые, ликерные, пуншевые.
Водки эти уже были разосланы не только в палату, но каждому чиновнику на квартиру.
Была карикатура старинная.
Австрийский император ест Голландию, представленную в виде сыра, а король прусский смотрит из-за его плеча и говорит: «И я люблю сыр голландский».
Добрынин любил сыр всяческий, а тут ему водки даже не прислали. Но в то же прекрасное утро, когда чирикали воробьи и удивлялся георгиевский кавалер генерал фон Бринк, явился к Гавриилу Ивановичу стряпчий Целиковский.
– С водкой, – сказал он, – можно сделать дело.
– А как же, ведь она уже выпущена?
– Выпущена она выпущена, а другая не выпущена и печатается за городскими воротами, в пустом доме господина Голынского.
– Справимся по законам.
В указателе к словарю юридическому о водке и вине указы шли сплошь четыре страницы, начиная с шестьдесят пятой.
Особенно подходил указ от двадцать восьмого декабря 1766 года. Прочтя его, почувствовал Добрынин вдохновение и сказал:
– А для чего не в казенной палате, а сделана ли предписанная законом новая печать? А сколько именно печатается штофу, а не свободно ли за городом вместо одной тысячи штофов запечатать пять тысяч?
– Господин Добрынин, – сказал Целиковский, – поговоримте об этом, но не в казенной палате, а за воротами города, в доме Голынского.
Дело пошло быстро, поймана была за городом печать не настоящая и водка той печатью запечатанная, но следствие продвигать дальше было трудно.
Прокурор слушать ничего не хотел, а протокол пропал.
Но в казначействе удалось узнать, что деньги, десять копеек со штофа, получены не были.
И оказалось, что водка запечатана не фруктовая, а хлебная, и генерал-губернатору тоже не заплачено.
