и сюда возвращается. Тем не менее, сфера деятельности иудейской не исчерпывается биржей. Замыслы Талмуда безграничны. Принимая во внимание, что для еврея нет ничего отвратительнее, как отдавать назад, задачи иудаизма простираются не на одно экономическое, а на умственное и нравственное обездоливание гоев, т. е. на лишение их всяких путей и средств защиты. “Le juif a été signale, — поясняет Генрих Фавр, — mais non découvert!..” Полное же разоблачение “избранного народа” затрудняется в особенности тем, что как “la société des jésuites est une epee dont la poignée est a Rome et la pointe partout”, так и у сыновей Израиля, но в неизмеримо большей степени, неведомый и неуловимый центр влияет по всем направлениям…
Cherchez le juif! — вырывается невольно, как только общественное внимание бывает возмущено какой-либо, ещё неслыханной плутней. Cherchez le juif! — решает судебный следователь, когда запутанное и безнравственное преступление, наглое и предательское злодеяние является особенно загадочным. Cherchez le juif! — говорит землевладелец, не постигая колебаний цены на хлеб или сокровенной причины своего разорения. Cherchez le juif! — догадывается финансист, задумываясь над крушением христианского банка или внезапным падением курсов, переворачивающим рынок вверх дном. Cherchez le juif! — приказывает главнокомандующий, замечая, что его планы перестают быть тайной для неприятеля. Cherchez le juif! — восклицает государственный деятель, когда национальные мероприятия отравляются сатанинской ложью в якобы либеральной и будто бы не еврейской печати, а с другой стороны, извращаются какой-то ядовитой, подпольной силой. Cherchez le juif! — твердит себе дипломат, убеждаясь, что его шахматные ходы кем-то спутываются и направляются ему же во вред. Cherchez le juif! , — в праве, наконец, воскликнуть мыслитель, когда вечные законы разума и сама идея справедливости осмеиваются и замирают в том биржевом хаосе, который на наших глазах охватывает жизненные силы и важнейшие центры социальных организмов…
Пусть же нам не лгут, будто образование и общение с другими народностями не могут не изменять талмудизма. Как нет медленных зайцев, так не бывает простоватых евреев. Как нельзя стать евреем, так и перестать быть им нельзя. Если для талмудиста ещё мыслима невозможность физическая, то нравственно- невозможного не существует. “Le judansme s'est l'esprit du mensonge!…” Фальсификация идеалов через подлог свободы и спекулирование обманами суть господствующие явления нашего времени, этой некогда невиданной раньше сцены “триумфального” шествия Израиля. За исключением собственного величия, еврей ничего не считает истинным и нерушимым, священным и неприкосновенным. Поэтому он готов что угодно осмеивать и над всем издеваться. Апофеозом же этой кагальной потехи является обращение того, чему веруют другие, не только в отраву для окружающего, но и “художественный” для еврея подвиг.
IX. Нашу эпоху знаменуют два главных факта: варварство социальных учений и сатанинское обоготворение еврейства.
Разве, говорят, не ему одному принадлежит всё и вся?… Недаром же испано-венециано-английский еврей Вениамин д'Израэли, возведённый в лорды Биконсфильды и погребённый в Вестминстерском аббатстве, тем не менее, именно с высоты парламентской трибуны Великобритании, провозгласил: “Евреи единственные аристократы мира и его призванные повелители!…”
Таким образом, если нынешнее время становится всё более еврейским как по вероломству и бесчеловечию, так по нашему же поклонению перед собственным ожидовливанием, то за указаниями причин надо идти в прошлые века. А сыны Иуды пусть перестанут истощать терпение “гоев”, обвиняя их себе на забаву, в привитии “угнетённому племени” тех самых свойств характера, которыми именно создаётся и обеспечивается тирания евреев, но которые, опять в насмешку над ними, и они яко бы готовы признать отвратительными.
“Греки были истинным народом Божьим, — говорит Фурье, — между тем как евреи, потомки коих всё ещё осмеливаются присваивать этот титул, являлись прямым исчадием ада, летописи которого преисполнены вопиющими и отвратительными злодеяниями. Не оставив ни единого памятника в области наук или искусства, они запятнали себя упорным стремлением к варварству, когда были независимы, либо к фарисейской теократии, когда бывали порабощены”.
“А в наше время, — подтверждает Туссенель, эти наглые тунеядцы через своих писак-прихвостней, кидают нам в лицо бесстыдное учение, что нищета есть законный удел человеческих стад и что на жизненном пиру нет места для детей бедняка!…”
Не допуская никаких возражений, всякому нееврею надлежит твёрдо памятовать о следующем, основном, непререкаемом, всеми евреями исповедуемом принципе: очагом иудейства является и, без сомнения, не может служить что либо иное, кроме Талмуда. Отсюда, — если кто-нибудь, предлагая дать о сынах Иуды верное понятие, обращается к иным источникам, тот или сам заблуждается, или обманывает других.
Звезда Востока и свет Запада, второй Моисей, величайший авторитет в Израиле — рабби Моте беи Маймонид (сокращённо именуемый — Рамбам) в предисловии к своему капитальному и для евреев священному труду “Яд Кхазака” удостоверяет: “Находящееся в вавилонском Талмуде обязательно для всего народа иудейского. Каждый город и каждая страна повинны согласоваться с обычаями, установленными мудрецами Талмуда, почитать их решения и следовать их учреждениям. Весь сполна свод талмудических норм одобрен народом Израиля, а те, кто являются авторами учреждений, решений и обычаев, равно как и те, кто рассуждал о них либо поучал истинному их разумению, были мудрецами либо — по большей части мудрецами избранного народа. Через предания они получили основы Закона без перерыва из уст в уста, от самого Моисея, нашего блаженной памяти наставника”.
Наряду с этим, следует, однако, заметить теперь же, что немногие были столь хорошо знакомы с Талмудом, как английский богослов Ляйтфут (Ligthfoot, ум. в 1675 г.), учёный, автор исследования “Ногас Hebraicae”. Это был человек необыкновенно искренний и простой. Изучая Талмуд в течение целой жизни, он дал, однако, такую характеристику: “Почти непреодолимые трудности слога, ужасная грубость языка, изумительная пустота и вопиющие лжемудрствования по рассматриваемым вопросам мучают, раздражают и терзают того, кто читает эти единственные в своём роде трактаты!…”
В свою очередь, аббат Людовик Чиарини (см. его предисловие к “Theorie du Judansme”) говорит: “Веды — индусов, Эдда — скандинавов, Шу Кинг — китайцев, Зенд-Авеста — магов Персии, Коран — последователей Магомета, Священные памятники и Древний папирус Египта, наконец то, что индусы, греки и римляне, передали нам устно и письменно о почитании своих богов и полубогов, — всё это находило расследователей, истолкователей и даже компиляторов. Неутомимые труженики, они надеялись честно послужить современникам и потомству, прокладывая пути к более справедливым понятиям о религиозных системах, разделявших да и поныне разделяющих, владычество над шаром земным. Лишь один Талмуд, — этот бесформенный хаос самоослепления, вместилище невежества, заблуждений и предрассудков, где неистовствуют галлюцинации фанатизма в состоянии бешенства, не знает среди своих истолкователей никого, кроме тех, кто превратил его в исключительное наследие адептов синагоги, не ведает других учителей, кроме явных злоумышленников, которые даже посторонних людей стремились вовлечь в лабиринт ещё более невылазный, чем сам Талмуд под предлогом намерения ввести их в самое святилище своих доктрин. Увы, иго Талмуда беспощадно тяготеет как над теми, кто следует его учению, так и над народами, среди которых его приверженцы кочуют в рассеянии!…”
Ничего, к сожалению, не было предпринимаемо доныне не только с целью подрубить корни этого смертоносного растения, но хотя бы для того, чтобы ослабить чрезмерный авторитет и гибельные замыслы такой книги, которая во имя Божества проповедует тягчайший из религиозных деспотизмов, утончённейшее предательство, наглейшую нетерпимость и зловредный дух которого из среды потёмков, её окружающих, веками угнетал и до сих пор гнетёт многие страны земли.
Впрочем, нельзя ради беспристрастия умолчать, что отсутствие попыток к изучению Талмуда за пределами синагоги лишало до наших дней как богословские, так и светские знания разных исторических и научных указаний, которые попадаются в Талмуде, и само происхождение коих восходит к тем отдалённым временам, откуда для вдумчивого критика сведения всякого рода могут иметь ту либо иную ценность.
