Международное тайное правительство

крестьян, евреи за бесценок скупают рожь ещё на корню и доводят их до нищеты”. “Они так навострились захватывать всё и вся, что если бы нам пришлось, положим, лишиться вас, владыка, — заметил один из жителей этой несчастной страны, — то епископом нашим оказался бы, пожалуй, еврей”.

“Если мы и наследники революции 1789 года, — утверждает, в свою очередь, Эдуард Дрюмон, — то совершенно особого рода. Евреи поступили с нами хуже, чем хотя бы Иаков с Исавом. Они не только не дали нам чечевичной похлёбки, но отобрали и самое блюдо, предназначив его тоже себе для “казённого пирога”.

“Однако, свобода состоит не в том, чтобы властвовали одни евреи, когда, вдобавок, они бьют и плакать не велят. Равенство не заключается в том, чтобы на одного еврея, владеющего через обман и подлог тремя миллиардами, приходилось несколько миллионов честных труженников — не-евреев, умирающих с голода. А если это братство, то уж, несомненно, каиново!…”

В самой Франции истинный властелин дом Ротшильдов и никто иной. Две буквы “R. F.”, которые вы встречаете на зданиях, щитах и транспарантах или же на гирляндах газа в дни торжеств означают не “Republique Francaise”. Нет. Это просто вывеска торгового дома. Отнюдь не выражают они собой и государственного разума великого народа. Нет. Они указывают только на социальное значение большого еврейского банка. “R. F.” — значит “Rodschilds Freres”.

Изумляться нечему. В Сиаме есть лютый змий — гамадриада, из породы удавов. Он столь ядовит, что его укус через пять минут для слона смертелен. Туземцы боятся гамадриады больше, чем тигра или чёрной пантеры. Тем не менее, было бы смешно негодовать на змия. Естествоиспытатель должен изучать его, а не сердиться.

Так и поступал в своём мудром запросе ещё в 1895 году[80] доблестный депутат Дени, требуя ответа на тему: “что думает предпринять министерство в виду систематического ожидовления французского правительства?”

“Чему вы удивляетесь, против чего негодуете? — говорил Дени. — Еврей чем-нибудь, но неизменно торгует, что-нибудь да продаёт. Виноват ли Дрейфус, когда, в известную минуту, у него не случилось ничего иного для продажи, и он был вынужден продать свое отечество?”…

Обратившись к иудаизации правительства, Дени напомнил, как французские министры закатывались от смеха, слушая рассказ наивного депутата, будто в Англии пойманные на взяточничестве министры умерли от стыда… “Действительно, у нас не умирают от стыда, — заметил Дени, — а живут им!”…

В заключение, обращаясь к бешеной скачке курсов, даже во время инциндента с Фашодой, дени воскликнул:

“Следовало пойти на биржу именно в этот момент, чтобы сподобиться, к нашему ужасу, омерзительного зрелища, от которого душу воротит. Всякий раз, когда Франция в опасности, когда кровь заливает ей лицо, а слезы текут из глаз, тысячи хищных тварей кидаются на неё со всех сторон и своей гнусной алхимией спешат её кровь и слезы превратить в золото. Научите меня ради Бога, из каких вертепов, каких банков, каких острогов, каких незапертых, — по злоумышлению, гетто сбегаются эти презренные?! …”

XXVI. Установив предыдущее, не трудно уже провести магистральные линии “скандала скандалов”, известного под скромной, но многозначащей кличкой “L'Affaire” (“Дело”). На весь мир ошельмованный Дрейфус остаётся, тем не менее, “героем во Израиле” и беспримерным на пути веков монументом всемогущества кагала.

Никогда раньше ничто подобное не представлялось мыслимым. Только биржа и пресса способны были дать сынам Иуды да ещё после 1870 года и на почве государственной измены прежде невиданный, совершенно невероятный триумф, и не где-нибудь, а как раз в самой Франции — провозвестнице иудейского патриотизма, а следовательно, и “равноправия”…

Непостижим, безотраден и поразителен этот страшный урок истории…

Но если иудейская биржа давала деньги без счёта, то результат был достигнут “избранным народом” преимущественно через прессу.

Именно она привела сбитое с толку “культурное” человечество не только к тому, что для спасения “невинного страдальца” (точно не бывало других) пожертвования собирались в Японии и на Мысе Доброй Надежды, в Ванкувере и Сингапуре, в Марьиной Роще — под Москвой и на Вандименовой Земле; не только под гнётом общего неистовства военный следователь полковник Пати дю Клам оказался в том самом каземате, куда осмелился заключить изменника, а и сам предавший Дрейфуса суду, военный министр генерал Мерсье, лишь каким-то чудом спасся от каторжных работ в Новой Каледонии, т. е. от рабства у Ротшильдов же, арендующих там копи никеля и труд ссыльных, но и целая французская армия стала притчей во языцах, жертвой срама и отчаяния, не взирая на то, что среди крушения всего прочего она до процесса являлась излюбленным детищем всей Франции, её цветом, радостью и надеждой, и что при всей тяжести тамошних налогов, парламент ничего для своей армии не жалел. Ассигновки же, открываемые без прений, достигли с 1871 года колоссальной суммы в 35.000.000.000 франков!…

Никто, быть может, лучше Дюринга (см. его “Еврейский вопрос”) не нарисовал по этому поводу картины необузданного террора иудейской свистопляски в наши дни.

“Если король крыс еврейской прессы с миллионами своих хвостов когда-нибудь играл всесветную роль и жесточайшим образом морочил народы, издеваясь над ними с дьявольским бешенством, то это было в данном процессе и среди его воистину смехотворных откликов на обоих полушариях. Дело Дрейфуса показало воочию, до какой степени и в каких размерах усовершенствовалась воспитанная кагалом солидарность евреев по всем социальным слоям иудаизма, главным же образом в его классах — интеллигенции и публицистике, и как вредоносно умеет она разрастаться, обманывая всё и вся ради своих целей. Франция, а за нею все народы, куда только досягал газетный благовест, должны были затянуть песнь песней о том, чего от них требовал иудейский унисон.

Вне всякого вероятия, нарастала масса чудовищной лжи, чтобы подтасовать так называемое общественное мнение, — в смысле, угодном кагалу. Что народ Иуд, хищное племя предателей, производит из своих недр повсюду изменников и, защищая этих изменников всякими средствами, даже выдаёт их за мученников милитариского и шовинистского судопроизводства, это, в виду еврейских традиций, вещь совершенно понятная. Но для арийских народов не может не считаться позором безнаказанность попустительства в столь ожидовелом способе действий и в глупой наглости евреев, доведённой ими до таких омерзительных форм. С манерами тявканья и божбы торгующего в разнос жида. Там, где прежде слышалось только задорное пение галльского петуха, там под иудейскими носами стала изрыгаться злоба и хула на весь мир.

Одновременно с газетами грязнейшие литературные задворки с нравственной заразой своих лакейских романов были поставлены на ноги, чтобы скрыть Иудино предательство и спасти кагалъный престиж. Жидки сумели эту золаированную Дрейфусиаду вспучить не просто в государственное, а в главное мировое дело прямо так, как бы случай их первородного греха вышел в этом fin de siecle новым, дополненным изданием в роскошном переплёте и с золотым обрезом. Под всемирным пресс-папье. Этот золотой обрез новомодные Маккавеи повсюду и во всех углах совали в ничего не ведающие или не защищённые глаза. Лицемерное гуманничание вместе с притворной и сентиментальной филантропией явились тем, что в соединении с фальшивой игрой равенства там, где его не было и быть не могло, выразилось в добровольном бессилии арийских народов и открыло евреям возможность натянуть всем нам нос.

Процесс Дрейфуса показал, что раз еврея влекут на суд, иудаизм может вести себя с таким нахальством, будто оно ни что иное, как важнейшее и самодержавнейшее государство, а потому вправе укрывать своих сочленов от юрисдикции других, народов. В отпор столь “избранной” заносчивости уместны и отборные же, конечно, средства. Посему необходимо прежде, всего подавлять иудейскую уверенность, будто свобода состоит в произволе еврея совершать преступления, ибо в противном случае наряду с саморазложением государств будет воздвигнут только один верховный политический принцып — Vetat s'est le juif…

Между тем, средства устрашения и воздания считались, уже. со времён Синая наиболее приличествующими по отношению к этой национальности в её собственных рамках. Почему же иным, лучшим народам следовало бы остерегаться такого образа действий, которому в видах пользы для самих