не дожидаясь, пока Малюта выдернет свой меч из земли, подбросил дитя то малое вверх и снизу, тычком, вонзил саблю свою ему в сердце и так, на сабле, повернувшись к царю, и показал ему его.
И подался тогда царь вперёд всею грудью, и впился горящими глазами в лицо князя, надеясь, видно, увидеть хоть какие-то следы раскаяния на этом лице в сей страшный миг возмездия и смерти. Но молча и бесстрастно взирал князь на казнь жены своей и сына, и лишь прикрыл он немного веки, когда увидел, что свершилась она. И услышал вдруг царь, и услышали все, кто стоял рядом с князем, странные, чуждые для уха русского слова, слетевшие с помертвевших его уст: «Аллах акбар! Аллах велик!..»
И вскинулся тогда царь! И полыхнули адским пламенем глаза его, и зарычал он, и завизжал вдруг каким-то диким степным визгом. И, выхватив из-за пазухи золотой кинжал, подарок ханский, бросился он на князя и всадил тот кинжал по самую рукоять в горло шурину своему. Брызнула оттуда, из горла княжьего, тугой трепещущей струёю алая кровь, залив и бороду, и лицо, и руки царя. И зашатался князь, и упал он, не говоря ни слова, к ногам убийцы своего. И отошёл князь Черкасский в жизнь вечную, и полетела душа его вослед возлюбленной жене и младенцу-сыну, жалуясь то ли Богу, то ли Аллаху на горький свой удел и вопия об отмщении царю московскому за безвинно пролитую их кровь.
А вслед за князем нежданно-негаданно рухнул вдруг оземь и сам царь, забившись в страшных, неудержимых судорогах рядом со своей жертвой. Многие знали, что с детства страдал государь падучей. Но немногие видели своими глазами действие её: и катался он по земле, венценосец державный, и изгибался дугой, и колотил, и сучил ногами, и «пускал пену из уст своих, аки конь»… Долго длился тот припадок на глазах у притихшей стражи и ближних людей его. Уже отгорела вечерняя заря, а царь всё хрипел, и бился, и скрежетал зубами, в изрыгал из себя желчь.
И лишь когда настала ночь и Божьи звёзды высыпали на небосклон, удалось унести его в шатёр. И там, под шубами и попонами, наваленными на него, он и затих, государь и великий князь всея Руси.
ЭПИЛОГ
Никто не знает ни точного дня смерти Сильвестра, ни места, где монахи Соловецкого монастыря похоронили его. Но существует предание, будто бы незадолго до своей кончины царь Иван, сломленный всеми несчастьями, обрушившимися на него, — отвратительными, постыдными болезнями телесными, собственноручным убийством наследника-сына, сокрушительным поражением в длившейся почти четверть века Ливонской войне — вспомнил о друге своём верном и наставнике и послал на Соловки дознаться доподлинно, где его похоронили, и, буде найдут то место, перевезти прах его в Москву, в Чудов монастырь. Но не нашли царские слуги могилы старца: то ли и вправду забыли все о ней, то ли не захотели упрямые, своенравные соловецкие монахи выполнять волю царскую и тревожить Сильвестра в его последнем сне…
Говорят также, что пытался потом кое-кто из высших иерархов церковных добиться причисления его к лику святых. Но ничего не вышло и из этого. Так, поговорили раз, поговорили другой да и разошлись по иным, более важным делам.
Да и то сказать — за что? Нет, в самом деле: за что бы обыкновенному протопопу, а хоть бы и Благовещенского, царского собора, такая честь? Разве совершил он какое-нибудь чудо? Разве остановил он рать татарскую одним лишь святым крестом да молитвою своею, Богом услышанною? Либо склонил какой- нибудь дикий народ отречься от древних идолов своих? Разве терзали, жгли его неверные калёным железом за веру православную, за имя Господа нашего Исуса Христа? Или, может быть, заслужил он память всенародную строгим житием своим, подвигами своими великими, молчальничеством либо затворничеством, или жизнью, в пустынях отдалённых, спасаясь от глада, и стужи, и зверя дикого лишь кроткою верою своею? Или смерть принял он лютую, мученическую от руки царской за укоризны свои, за печалование о всём народе русском, как святой митрополит Филипп?
Ничего такого протопоп не совершал и никаких страданий неслыханных, превышающих меру человеческую, не претерпел… Ну а что государством правил умело почти тринадцать лет, что царя, с младенчества своего неистового, бесом одержимого, приручил, что дал отдышаться русскому человеку от бесконечных смут, и разорения, и беззакония нашего свирепого, кровопийственного, от века идущего? Что, наконец, книги душеспасительные многие написал — на пользу великую и современникам, и потомкам своим? Так разве у нас когда причисляли кого за подобные дела к лику святых?
Нет, не было такого на Руси со времён Владимира-крестителя! Не было, и надо думать, и не будет никогда.
1986–1990
Примечания
1
…разумом своим игумена Филиппа… — Филипп (в миру Колычев Фёдор Степанович) (1507–1569) — боярин, приближённый Е. Глинской, после провала мятежа А. Старицкого бежал в Соловецкий монастырь, с 1548 г. его игумен. Митрополит московский с 1566 г., низложен Иваном Грозным в 1568 г. и заточён в монастырь, где задушен Малютой Скуратовым.
2
…наставником его, с митрополитом Макарием… — Макарий (1482–1563) — митрополит московский с 1542 г., под его влиянием Грозный принял титул царя в 1547 г. При его участии были составлены Четьи- Минеи», «Степенная книга» и др. Содействовал развитию типографского дела.
3
Тёмкин Василий Иванович (152?— 1572) — бывший сподвижник князя В. А. Старицкого, по молве предавший его, сделавшись опричником. Казнён Грозным вместе с сыном Иваном.
4
…с надушённым, разрумяненным Федькой… — Басманов Фёдор Алексеевич (154?—1570) — царский кравчий, без которого, по свидетельству современников, Грозный «не мог ни веселиться на пирах, ни свирепствовать в злодействах». По легенде, царь заставил Басманова собственноручно убить отца, а затем казнил и его самого.
5
