завязать беседу, и вдруг воскликнул:
— Кстати о Бетховене! Тебе известно, что он был настолько глух, что всю жизнь верил, будто занимается живописью?
И заквохтал, довольный своей шуткой.
Когда он успокоился, я вежливо спросила:
— Скажи мне, вот ты адвокат, возглавляешь адвокатскую контору, часто ли бывает, что люди становятся убийцами, совершая преступления против разума? Ну, когда один человек убивает другого, поскольку не переносит чужого идиотизма.
Подумав, он серьезно ответил:
— Хоть я и не специалист по уголовному праву, но, насколько мне известно, еще никто не лишал другого жизни за то, что тот дурак.
— Никто? Это приводит в отчаяние!
На этот раз расхохотался Бубакар. Глядеть на него было все же куда приятнее, чем на моего брата: живот у Бубакара был плоский, напрягшийся от смеха, мускулистый, упругий, ни грамма жира.
Назавтра, когда я описывала Рашель, как готовить говядину маренго с грибами и томатами, то воспользовалась случаем и попросила ее вернуть маску Бетховена, хранившуюся у нее еще с посещения Освенцима.
— Извини, дорогая, я доверила ее Зоэ.
— Зоэ?
— Да. Она умоляла меня одолжить ее.
— Зоэ?
— Я что-то не так сделала? Мне не следовало?..
— Зоэ…
Я заметила, что в последнее время Зоэ переменилась, но, застав ее с экстатической улыбкой на лице, перед маской Бетховена, стоявшей на выключенном телевизоре, поняла, что совершилась метаморфоза.
— Зоэ, не хочешь ли ты сказать, что…
— Да! Я смотрю на маску и слышу музыку.
Я подошла к маске, взглянула на бледные щеки, закрытые глаза, немые губы.
— Он играет для тебя?
— Патетическую сонату[7]. Ты ее не слышишь?
Внезапно я почувствовала себя несчастной, во рту горчило. Сперва Рашель, теперь Зоэ… Но ведь это я отыскала эту маску! Я представила ее миру!
Зоэ поняла, что я обижена, и, бросив беглый дружеский взгляд на Бетховена (вроде «Погоди секунду, я разберусь с ней и вернусь к тебе»), взяла меня за руку:
— Идем.
Она привела меня в вестибюль нашего дома и усадила на банкетку перед почтовыми ящиками, между цветочными горшками и японским фонтаном со струящейся по камушкам водой.
— Дорогая Кики, уж и не знаю, с какого конца начать.
— Начни сначала, поскольку конец мне известен: маска играет для тебя музыку.
— Так вот, все началось, когда я поняла, что у меня с Бетховеном много общего.
Тут я едва не ляпнула: «Почему? Он что, тоже тучный?» — но in extremis[8] сообразила, что лучше придержать язык.
— Да-да, Кики, у нас с Бетховеном одни и те же проблемы. Прежде всего, он тоже оглох. Потом, он был несчастлив в любви.
— Прости, Зоэ, но ведь глухота для тебя не столь трагична, как для него: ты не сочиняешь музыку.
— Согласна, но зато я острее переживаю то, что мне не везет в любви.
— Вот как? Почему?
— Потому что я не сочиняю музыку. Любовь — единственное, чем я живу, что позволяет мне состояться как личность, выразить себя. Когда у тебя нет никаких талантов, следует надеяться на то, что ты наделен ими в житейских делах. А мне не дано ничего. Я повсюду терплю фиаско.
— Рассказывай! Ты трижды была замужем.
— И трижды разводилась.
— Стало быть, пережила несколько любовных историй…
— Любовных историй, которые я сама себе напридумывала, и только их.
Этот пункт я не стала оспаривать, так как Зоэ умудряется влюбляться именно в тех мужчин, которые ее не замечают. Это не нуждается в доказательствах. Если объявится какой-нибудь холостяк, который не обращает внимания на женщин, Зоэ в него непременно втрескается. Если найдется тип, помышляющий лишь о своей работе, деньгах или будущем, Зоэ пошлет ему цветочки. Если попадется мужчина, у которого аллергия на флирт, она выставит ему выпивку. Безошибочный нюх. В свои шестьдесят она продемонстрировала нам пару двуногих особей, являющихся верными супругами. А я-то полагала, что таковых не существует на этой планете. Это признак гениальности — уметь попадать впросак с такой степенью точности. Еще в младших классах она всегда влюблялась лишь в тех, кто недосягаем. Из трех мужей Зоэ первый ее поколачивал, второй пил, а третий сбежал с почтальоном(!).
— Смотри, — прошептала Зоэ, — вот он!
В вестибюле показался Рауль де Жигонда. Рауль де Жигонда! Единственный достойный внимания самец в «Сиреневом доме»… Лично я дала ему прозвище Мистер Безупречность, так как в нем собраны все качества, которые женщины ценят в мужчинах: красавец-вдовец, чистоплотный и вежливый, блестящий собеседник, со вкусом одетый и изумительно пахнущий, по вечерам он любил отправиться в театр. Он и вправду был настолько совершенен, что отпугивал всех. Включая Кэнди.
— Нет, Зоэ, не может быть! Ты вознамерилась прибрать к рукам Мистера Безупречность?
— Взгляни, — улыбнувшись, сказала она.
Рауль де Жигонда направился к почтовым ящикам, открыл свой, извлек оттуда почтовую открытку и немедленно принялся ее читать.
Взволнованный Мистер Безупречность, прислонившись к стене, читал и перечитывал послание, беззвучно шевеля губами, словно беседуя с отправителем.
— Это я ему написала, — шепнула Зоэ.
Похоже, он уже выучил открытку наизусть.
— Вот это да, Зоэ, браво! Ты гений!
Вздохнув, он опустил послание во внутренний карман, поближе к телу, затем прошел мимо нас… и вышел из дома.
— Но… но… Зоэ… он не заговорил с тобой!
— Пойдем, — томно протянула Зоэ, — я объясню тебе это возле Бетховена.
Вернувшись к себе, она принялась смотреть на маску, будто оттуда вновь звучала Патетическая соната, а потом заговорила:
— Бетховен так и не испытал взаимности. А между тем он исповедовал религию любви. Он даже назвал одно свое сочинение «К далекой возлюбленной»… И вот я подумала: важнее всего, чтобы зародилась любовь, а не чтобы ты был счастлив в любви. Я люблю Рауля Жигонда и несу ему все радости любви, хоть он и не ведает, что это я. Свои письма я подписываю «Далекая возлюбленная», и это все, что ему известно. Каждое мое послание позволяет ему пережить восхитительный миг, который вырывает его из траура, одиночества, старости. Ему никогда не придет в голову мысль, что «Далекая возлюбленная» живет в том же доме, он думает, что женщина, которая обожает его, подбадривает и мечтает о нем, путешествует по миру. Ах да, я отправляю ему открытки из самых разных стран.
— И как тебе это удается?
— Помнишь мою племянницу Эмили, ту, у которой ноги от самой шеи?
— Нет.
— Ну та, что вовсе на меня не похожа!
