Гаспар был особенно доволен тем, что изобрел врачей. «Хоть на этот раз, — думал он, — я не ошибся». Врач делал ему перевязки, утешал его, а главное, прописывал в качестве болеутоляющего средства опиум.
С этой последней находкою Гаспар поздравлял себя от всей души. Снадобье делало мир выносимым. Стоило его принять, как тотчас же служанки с кухни становились более расторопными, а Бургиньон начинал с меньшей ленцой выполнять приказания хозяина. Действие опиума распространялось даже на неодушевленные предметы: благодаря ему книжная полка, свалившаяся Гаспару на голову, оказалась не такой уж тяжелой, а угол кровати, о который он ударился ногой, — менее острым. Словом, опиум самым благотворным образом влиял на все Творение, и Гаспар решил более без него не обходиться.
Как-то вечером он выпил на целый пузырек больше, чем прописал ему доктор, и погрузился в пучину величайшего блаженства, где предметы лишились всякой окраски, очертания утратили четкость и куда людям вовсе не было доступа; врач констатировал временную кому.
В страшном гневе на пациента, эскулап в черном одеянии забрал все свои флакончики и коробочки, объявил Гаспара выздоровевшим и прекратил свои визиты.
И действительно, Гаспар выздоровел…
И вместе с болезнью исчез врач.
А вместе с врачом и опиум.
Однажды утром он проснулся с ощущением, что на голову ему давят невидимые чугунные гири.
Он крикнул, чтобы вновь послали за доктором, но никто не отозвался — у Бургиньона был выходной.
Собрав все свои силы, Гаспар отправился к врачу сам. Он шагал более двух часов, чтобы в конце концов услышать от судомойки, что господин доктор принимает тяжелые роды в нескольких лье отсюда и навряд ли воротится до наступления ночи.
Назавтра было то же самое. Какая-то фермерша рожала где-то у черта на куличках.
Нет врача, нет и опиума. И по-прежнему эта мигрень…
Возвращаясь несолоно хлебавши, один на пустынной улице со своим недомоганием, Гаспар вдруг осознал, что вот уже два дня он только и делает, что просит, умоляет, клянчит. Он, Творец, оказался в положении просителя! Он вновь расшибался о запертые порота мира, который сам же и сотворил!
Это было уже слишком. И тогда к ненависти добавилась жажда мщения. Он воротился в замок и затворился на своем чердаке.
На протяжении нескольких часов типографский пресс стучал без перерыва. Гаспар появился только к ночи, нагруженный странными пачками бумаги.
Проснувшись на следующее утро, все домочадцы и прислуга обнаружили на дверях своих комнат прикрепленные листы бумаги со следующим предуведомлением:
Все хохотали. Много, долго и очень громко.
Однако, когда служанки, вернувшись с рынка, рассказали, что Гаспар расклеил свое объявление на стенах по всему городу, стало не до смеха. Дело принимало неприятный оборот, люди и так слишком много судачили, и дом де Лангеннеров становился посмешищем.
Семейный совет состоялся незамедлительно.
К концу дня Гаспар открыл глаза и обнаружил у своей постели Бургиньона, с испугом глядевшего на него.
— Что с тобой, мой добрый Бургиньон? Мне кажется, тебя что-то тревожит…
— Объявления, хозяин, что вы ночью расклеили, — мне страшно, очень-очень страшно.
Довольный произведенным впечатлением, Гаспар проникся состраданием к Бургиньону.
— Но это тебя вовсе не касается, мой славный Бургиньон, — ты служитель верный и честный, я тобою очень доволен. Тебе не следует бояться Страшного суда, я спасу тебя.
— Хозяин, я не из-за себя, я из-за других!
— Пусть каждый получит то, что заслужил, — жестко ответствовал Гаспар.
— Вы же не знаете, что они затеяли! Они хотят запереть вас здесь, чтобы вы больше не могли ходить в город. Они стыдятся вас! Хозяин, сделайте что-нибудь! Они хотят забрать меня у вас. Вмешайтесь, покажите, кто здесь главный, покажите им вашу силу! Смилуйтесь надо мной, хозяин, ежели вы не заступитесь, они меня опять загонят на конюшню!
Гаспар побелел от гнева. Стало быть, его творения так ничего и не поняли! В течение долгих минут он оставался безмолвен, затем глаза его недобро сверкнули. Наконец он произнес глухим от ненависти голосом:
— Ступай, мой добрый Бургиньон, и спи спокойно. Нынче ночью я вмешаюсь. Коль скоро по-другому не получается, то уж на этот раз они поймут!..
В полночь, когда весь дом затих, Гаспар спустился с чердака. На каждую дверь он наклеил новое воззвание. На сей раз оно было писано от руки, укрупнившимся от гнева почерком, с заостренными буквами и яростными загогулинами:
Он поднялся к себе и развел в камине поистине адский огонь.
Когда пламя загудело в трубе, дрова затрещали и жар стал невыносимым, Гаспар сунул в огонь кочергу и каминные щипцы и ждал, пока они не раскалились докрасна. Потом, без колебаний и без трепета, приблизил раскаленное железо к лицу.
Ужасающий вопль прорезал ночную тишину.
Все домочадцы кинулись на чердак.
Гаспар лежал, распростершись перед камином, в удушающем жару, бездыханный и с выжженными глазами.
Пахло паленым мясом.
Так Гаспар ослеп.
Очнувшись, он удивился: мрак оказался не черным, а красным, цвета пламени.
До него доносились голоса. Вокруг плакали; он различил голос Бургиньона и нескольких родственниц.
