Из моего положения, что Кантова «вещь в себе», или последний субстрат каждого явления, есть воля, я вывел не только то, что воля — движущая сила и всех внутренних бессознательных функций организма, но также и то, что само это органическое тело — не что иное, как выразившая себя в представлении воля, сама воля, созерцаемая в пространственной форме познания. Поэтому я и сказал, что, подобно тому как каждый отдельный мгновенный акт воли сразу же непосредственно и неотвратимо предстает во внешнем созерцании тела как его действие, так и общее воление каждого животного, совокупность всех его стремлений, должны иметь верное отражение во всем теле, в свойствах его организма, и между целями его воли вообще и средствами к их достижению, которые предоставляет ему его организм, должно быть полное соответствие. Или, короче: общий характер его воления должен относиться к форме и свойствам его тела, как отдельный акт воли — к отдельному выполняющему его действию [органу] тела. В последнее время мыслящие зоотомы и физиологи в свою очередь и независимо от моего учения признали это как несомненный факт и таким образом a posteriori его подтвердили: их высказывания по этому вопросу также свидетельствуют о подтверждении природной истинности моего учения.
В прекрасной, иллюстрированной гравюрами, работе Пандера и д'Альтона «О скелете хищных животных» (1822) на стр. 7 сказано: «Так же, как характерные особенности строения костей следуют из характера животных, так характер складывается из их склонностей и желаний… Эти склонности и желания животных, которые столь ярко выражены во всей их организации, и по отношению к которым организация выступает лишь как их опосредствование, не могут быть объяснены из особых основных сил, ибо внутреннее основание может быть выведено только из общей жизни природы». Этими последними словами автор высказывает, собственно говоря, что он, как каждый естествоиспытатель, достиг здесь той точки, где он должен остановиться, так как наталкивается на метафизическое, что в этой точке последнее познаваемое, за пределами которого природа уклоняется от его исследования, были склонности и желания, т. е. была воля. «Животное таково, потому что оно так хочет» — так можно вкратце сформулировать последний вывод автора.
Не менее определенно и свидетельство в пользу истины моего учения, данное Бурдахом, ученым и мыслящим исследователем, в его большой работе «Физиология» (т. 2, § 474), где речь идет о последней причине возникновения эмбриона. Не могу, к сожалению, умолчать, что этот столь достойный муж именно здесь в момент слабости и Бог весть каким образом и чем побужденный приводит несколько фраз на совершенно никчемной, насильственно навязанной псевдо–философии о «мысли», которая якобы есть первоначальное (она — именно самое последнее и обусловленное), но «не есть представление» (следовательно, деревянное железо). Но сразу же после этого под вернувшимся влиянием его собственного лучшего Я он высказывает полную истину (стр. 710): «Мозг переходит в сетчатку глаза, потому что центр эмбриона волит вбирать в себя впечатления от деятельности мира; слизистая оболочка кишечного канала развивается в легкое, потому что органическое тело волит прийти в соприкосновение с элементарным веществом мира; из системы кровеносных сосудов возникают половые органы, потому что индивид живет только в роде, и возникшая в нем жизнь волит умножиться». Это столь близкое моему учению высказывание Бурдаха напоминает об одном месте в древней «Махабхарате», которое с этой точки зрения вряд ли можно не считать мифическим выражением той же истины. Это место из третьей песни в эпизоде Зунды и Упазунды в бопповской публикации: «Путешествие Арджуны на небо Индры и ряд других эпизодов Махабхараты» (1824). Там рассказывается, как Брахма создал Тилоттаму, прекраснейшую из женщин, и она обходит собрание богов; Шива так страстно желает смотреть на нее, что по мере того как она последовательно обходит круг, у него возникают четыре лица, направленные туда, где она находится, следовательно, на четыре стороны света. Может быть, к этому относятся изображения Шивы с пятью головами, как у Панш Мухти Шивы. Таким же образом при том же обстоятельстве у Индры возникают бесчисленные глаза на всем теле055 . В действительности каждый орган следует рассматривать как выражение универсального, т. е. раз и навсегда совершенного проявления воли, как фиксированное стремление волевого акта не индивида, а вида. Каждый образ животного есть вызванное обстоятельствами стремление воли к жизни: например, она преисполнилась стремления жить на деревьях, висеть на их ветках, пожирать их листья, не борясь с другими животными и не вступая на землю; это стремление принимает в течение бесконечного времени образ (Платоновой идеи) ленивца. Ходить он почти совсем не может, так как предназначен только лазать; беспомощный на земле, он ловок на деревьях, и сам выглядит как покрытая мхом ветка, чтобы преследователь его не заметил. Однако рассмотрим теперь это несколько прозаичнее и более методично.
Бросающееся в глаза, доходящее до мельчайших деталей соответствие каждого животного образу его жизни, внешним средствам сохранить себя, и его чрезвычайно искусная совершенная организация служит богатейшим материалом для телеологических наблюдений, которым с незапамятных времен предавался человеческий дух и которые затем, будучи распространены и на неодушевленную природу, послужили аргументом для физико–теологического доказательства [бытия Бога]. Исключительная целесообразность, очевидная преднамеренность во всех частях животного организма слишком очевидно свидетельствует о том, что здесь действовали не случайно и без всякого плана силы природы, а воля, — и едва ли можно было когда–либо серьезно усомниться в этом. Однако в соответствии с эмпирическим знанием и воззрением действие воли могло мыслиться только как руководимое познанием. Ибо до меня считалось, как показано уже в предыдущем разделе, что воля и познание нераздельны, более того в воле видели просто операцию познания, этого предполагаемого базиса всего духовного. Согласно этому там, где действовала воля, ее должно было направлять познание, следовательно, оно направляло ее и в данном случае. Среда познания, обращенного как таковое преимущественно вовне, ведет к тому, что действующая через его посредство воля может действовать только вовне, следовательно, только от одного существа к другому. Поэтому, обнаруживая несомненные следы воли, ее искали не там, где эти следы находили, а перемещали их вовне, превращая животное в продукт чуждой ему направляемой познанием воли; это познание должно было быть очень отчетливым, продуманным понятием цели, которое должно было предшествовать существованию животного и вместе с волей, чей продукт есть животное, лежать вне его. Согласно такому воззрению, животное раньше, чем в действительности, или в себе, существовало в представлении. Такова основа хода мыслей, на которой покоится физико–теологическое доказательство. Однако это доказательство — не просто школьный софизм, как онтологическое доказательство, и не заключает в себе неутомимого естественного противника, каким для космологического является закон причинности, которому оно обязано своим существованием; оно действительно является для образованного человека тем, чем кераунологическое056 для народа057 , и видимость его убедительности так велика, что даже самые знаменитые и непредвзятые умы глубоко верили в него; так, например, Вольтер; после всяческих сомнений он всегда возвращается к нему, не видит возможности выйти за его пределы, даже приравнивает его очевидность к математической. Даже Пристли (Disqurs. on matter and spirit, sect. 16, p. 188) объявляет его неопровержимым. Лишь глубине и тонкости Юма было дано выдержать и эту проверку. Этот подлинный предшественник Канта в своих столь заслуживающих чтения» Dialogues on natural religion»058 (part 7 и в других местах) обращает внимание на то, что между творениями природы и творениями преднамеренно действующего искусства, по существу, нет никакого сходства. Тем ярче сияет здесь заслуга Канта, который как в «Критике способности суждения», так и в «Критике чистого разума» перерезал nervum probandi ([главный] нерв доказательства (лат.).) как обоим другим доказательствам бытия Божьего, так и этому, столь двусмысленному доказательству. Краткое resume этого кантовского опровержения можно найти в первом томе моей главной работы. Оно является большой заслугой Канта, ибо ничто не препятствует более правильному пониманию природы и существа вещей, чем восприятие их как созданных в результате мудрого расчета творений. Поэтому, если герцог Бриджуотер назначил крупные премии за утверждение и сохранение подобных фундаментальных заблуждений, мы, идя вслед за Юмом и Кантом, будем без какой–либо другой награды, кроме истины, бесстрашно трудиться над их разрушением. Почетна истина, а не то, что ей противоречит. Но Кант и здесь ограничился негативной стороной; между тем она всегда оказывает свое полное воздействие лишь тогда, когда дополняется правильным позитивным утверждением, которое только и дает полное
