естественным, правильным, необходимым; события развивались помимо его воли, он не предвидел их.
— Всего через полтора часа после того, как мы познакомились, — повторил Джек.
Он не мог сейчас обсуждать отношения с женой — свою неспособность отдавать себя полностью, тягостное чувство вины, обусловленное тем, что он недостаточно сильно любил ее, скуку, нередко посещавшую его, ощущение несвободы, опутанности сетями домашнего уюта, которые она ловко набрасывала на него. Джек не собирался рассказывать девушке об облегчении, которое испытал, расставшись с Элен в аэропорту, о том, что в последние две недели перед отъездом в нем ни разу не вспыхнул огонек желания, о других подобных серых периодах в их жизни. Он смутно сознавал, что эти факты сами по себе свидетельствовали не в его пользу; заговори Джек о них сейчас, он упал бы не только в глазах Вероники, но и в своих собственных.
— Ты расскажешь обо мне своей жене, когда вернешься в Париж?
— Вряд ли, — ответил Джек.
— Теперь ты уже не столь благороден, как в молодости?
В голосе Вероники звучала ирония.
— Да, — согласился Джек. — Это не единственное изменение, которое произошло со мной с тех пор.
— Твоя жена ушла бы от тебя, если бы узнала?
— Не думаю. — Джек усмехнулся. — Не забывай, она француженка.
Вероника помолчала несколько секунд.
— Наверно, было бы замечательно, — с нежностью в голосе сказала она, — встретиться с тобой молодым.
— Не уверен, — произнес Джек. — Я страдал высокомерием, самоуверенностью и так старался быть честным с самим собой, что с легкостью причинял людям боль…
— Ты хочешь сказать, что был похож на Роберта? — Вероника сухо рассмеялась.
— Возможно. Чем-то. Правда, я никогда не угрожал никого убить. И никогда не пытался покончить с собой.
Вероника придвинулась к Джеку, внимательно разглядывая его лицо, ненадолго освещенное фарами встречного автомобиля.
— Я хотела бы понять, что с тобой произошло.
— Я сам часто спрашиваю себя об этом.
— Ты разочаровался в себе? — поинтересовалась она.
— Нет, — ответил он, помедлив. — Не думаю.
— Если бы ты смог снова стать молодым, ты прожил бы жизнь иначе?
Он засмеялся:
— Что за вопрос. Да, конечно. Как и любой другой человек, верно?
— Ты думаешь, она сложилась бы удачнее?
— Нет. Наверно, нет.
— Но ты круто изменил свою жизнь, — заметила она. — Начал как актер, а теперь ты — нечто совсем иное… чиновник, политик…
— Сегодня один пьяный актер, — Джек вспомнил Стайлза, — назвал меня клерком.
— Кем бы ты ни был сейчас, — настаивала Вероника, — ты отказался от своей первой профессии, которая приносила тебе успех, известность…
— Это не совсем верно, что я отказался. Скорее она отказалась от меня. После ранения, которое я получил на войне, у меня испортилось лицо. Оно стало асимметричным. Во всяком случае, таким оно выглядело на экране. И я долгое время не снимался. Зрители почти забыли меня.
— И все же, — заметила она, — со временем для тебя нашлись бы роли… Я в этом уверена.
— Наверно, — согласился Джек и добавил более твердо: — Да. Я мог остаться актером при желании. Но оно пропало. Божественный голливудский огонь погас, — с иронией произнес он. — После войны, двух лет, проведенных в госпиталях, после Карлотты…
Он пожал плечами.
— Война пробудила во мне новые интересы. Прежде я никогда не был в Европе; после победы меня потянуло туда… И вообще, тут нет ничего необычного. В молодости мы все отчасти актеры. Позже многие актеры понимают, что игра для них — всего лишь дар молодости, вроде способности быстро бегать или бодрствовать семь ночей подряд, и расстаются с профессией.
— Без сожаления? — спросила Вероника.
— За всю жизнь я не совершил почти ни одного поступка, — задумчиво произнес Джек, — о котором ни разу бы не пожалел. Ты устроена иначе?
— Да, наверно.
— Ты не жалеешь, например, о разрыве с Робертом? Или знакомстве с ним? Не будешь позже жалеть о встрече со мной?
— Нет. Не в том смысле, в каком это понимаешь ты. — Вероника провела острием ногтя по его руке. — Ты жалеешь о том, что встретил свою первую жену?
— Конечно. По сотне причин.
— А о Карлотте?
— Несомненно.
— Тоже по сотне причин?
— По тысяче.
— А о встречах с другими женщинами? Сколько их у тебя было?
Джек засмеялся:
— Бесчисленное множество.
— Ты был испорченным мальчишкой в свое время, да?
Девушка вытянула губы, напомнив ему о том неприятном впечатлении, которое произвела на него при знакомстве.
— Когда-то я был очень испорченным мальчишкой, — подтвердил он, — но об этом я тебе не расскажу.
— Ты не сердишься на меня?
— Нет, конечно.
— Знаешь, почему я задала тебе все эти вопросы? — еле слышно спросила Вероника.
— Почему?
— Чем больше я узнаю о тебе, — серьезно сказала она, — тем дольше ты сохранишься в моей памяти. Станешь для меня более реальным, и все это превратится в сон гораздо позже… Это плохая причина?
— Нет, моя дорогая, — ласково сказал Джек. — Очень хорошая.
— Я не стану сердиться, если ты тоже будешь задавать мне вопросы. Даже обрадуюсь. Я бы хотела остаться в твоей памяти надолго. Спрашивай о чем угодно.
Вероника замерла в ожидании; он понял, что по содержанию вопросов она будет оценивать его отношение к себе. Джека охватило чувство вины, поскольку до настоящего времени он не воспринимал ее как личность и не испытывал потребности узнать о ней нечто сверх того, что она сама рассказывала о себе без каких-либо просьб с его стороны. Знание порождает эмоциональную вовлеченность, привязанность. Вероника, очевидно, догадывалась об этом, движимая вечной женской тягой к осложнению отношений, она хотела, чтобы он узнал ее получше.
— Вчера за ленчем, — сказал Джек, — у меня появилось желание задать тебе один вопрос.
— Какой?
— Ты сказала, что, когда тебе было два года, ты находилась в Сан-Себастьяне, в Испании…
— А, да.
Ее голос прозвучал тускло, разочарованно. Она явно ждала иного вопроса.
— Я догадываюсь, что это было во время гражданской войны.
— Да, — нетерпеливо, без интереса произнесла она.
— Как ты оказалась там во время гражданской войны?
