поработать бесплатно.
– По-моему, не нужен. Даже бесплатный, – усмехнулся Рудольф.
– В конечном счете я заставлю тебя переменить взгляды.
– В какую же сторону?
– В сторону джефферсоновской демократии. Какова бы она ни была.
– Прошу тебя, избавь меня от джефферсоновской демократии, какова бы она ни была.
– Вот где надо говорить о политике, – засмеялась Элен. – На пляже, на солнышке и после хорошего заплыва. Тогда никаких войн не было бы.
Он наклонился и поцеловал ее. Почему после Жанны у него так долго не было женщины? Но теперь, когда Элен рядом, незачем пересекать океан.
– По-своему, – небрежно заметил он, – ты восхитительна.
– Ты хоть раз сказал женщине комплимент без такого вот добавления, которое сводит его на нет?
– Не помню. И вообще не помню никаких других женщин.
– Когда я завтра поеду в Нью-Йорк, надеть мне на грудь алую букву? – насмешливо спросила она.
– Не забудь захватить и монашеское покрывало.
– Как ты думаешь, если мы займемся любовью прямо здесь – я вся соленая и в песке, а ты весь в мыслях о деньгах и контрактах, – соседи будут шокированы?
– Они – нет, я буду.
– Ну, тебе еще многое надо преодолеть, – заметила она.
– Это точно. Только я ничего преодолевать не собираюсь.
– А после обеда? В моем приготовлении.
– А что на обед?
– Что-нибудь легкое, питательное и возбуждающее, – сказала она. – Например, суп из моллюсков. Посмотрим, как ты будешь себя чувствовать к двум часам дня. Телефон! – У нее был на удивление острый слух, и его всегда изумляло, как она в разгар оживленной беседы на одну из своих любимых тем слышит и может повторить слово в слово разговоры, которые в это время шепотом ведутся в другом конце комнаты и состоят главным образом из злобных замечаний в ее адрес. – Подойти? Я скажу, что это говорит дворецкий, а ты делаешь упражнения по системе йогов и тебя нельзя сейчас беспокоить.
– Я сам подойду, – сказал он. Ему становилось неловко, когда Элен брала трубку и довольно определенно давала понять, что она в его доме не посторонняя. – Только не уходи, я сейчас вернусь.
– Не уйду. От солнца меня клонит в сон.
От встал и вошел в дом. Женщины, которая три раза в неделю наводила порядок в доме, сегодня не было. Миновав большие стеклянные двери гостиной, выходившие на океан, он, как всегда, с удовольствием окинул взглядом удобные, обтянутые вельветом диваны со спинками из светлого дерева и широкие старые доски до блеска натертого пола.
– Рудольф, – сказала Гретхен, – у меня неприятность. Ты сейчас не занят?
Он подавил вздох. У Гретхен по крайней мере раз в неделю случались неприятности, по поводу которых она ему звонила. Будь она замужем, подумал он, ее телефонные счета были бы в два раза меньше. На прошлой неделе неприятности касались дяди Иды Коэн, бывшего голливудского продюсера, который после инсульта отошел от дел. Этот хитрый старик хорошо знал кинобизнес и, когда Ида показала ему сценарий, согласился с ними работать. Сидя в маленькой конторе в Нью-Йорке, он помогал в подборе исполнителей, занимался организацией проката будущего фильма, а также выполнял всю повседневную черную работу: сражался с агентами актеров, подписывал контракты с одними и вежливо отклонял предложения других. Но он уже в течение трех дней был болен, Гретхен боялась, что его хватил второй удар, и спрашивала, что ей теперь с ним делать. Рудольф посоветовал поговорить с врачом, и Гретхен выяснила, что у старика всего- навсего простуда.
Затем были неприятности с Билли Эбботом, которые ужасно взволновали Гретхен, и она разбудила Рудольфа среди ночи. Оказывается, из Чикаго ей позвонил отец Билли.
– На этот раз совершенно трезвый, – заметила Гретхен, подчеркивая серьезность ситуации. – Билли написал ему, что собирается остаться в армии еще на один срок. Вилли же против этого, как и я. Профессиональный солдат! Это как раз то, о чем мы мечтали для своего сына! Вилли хочет, чтобы мы вместе поехали в Брюссель и отговорили его, но ты же знаешь, я сейчас не могу ни на минуту уехать из Нью-Йорка. Тогда Вилли посоветовал взять Билли в мою картину – третьим помощником режиссера или что-нибудь в этом роде. Но Билли ведь и понятия не имеет, как делаются фильмы… наверное, и в кино-то был не больше трех раз… в наше время для молодого человека это просто ненормально… кроме того, он ленив и на него нельзя положиться… а если он согласится работать, то это будет как раз типичный случай протекции, которая погубила старые голливудские студии. К тому же, если ему платить, пусть немного, это все равно будет означать, что мы крадем деньги у тех, кто нас финансирует, в том числе и у тебя. Я сказала Вилли, что не могу дать Билли работу и не могу поехать в Брюссель и почему бы ему самому не отправиться туда и не разобраться на месте. И знаешь, что он мне ответил? Что у него нет денег и не смогу ли я одолжить ему на дорогу! Одолжить! Ха! У меня все до последнего цента вложено в картину. Тогда он сказал – почему бы мне не взять денег у тебя, и я сказала, что запрещаю ему к тебе обращаться. – По мере приближения начала съемок Гретхен говорила все торопливее, а голос ее становился все выше и напряженнее. Плохой признак, подумал Рудольф, не миновать ей нервного срыва.
– Ну а ты? – спросила тогда Гретхен, поколебавшись. – Тебе ни за чем не надо в Европу?
– Нет, не надо. На некоторое время я с ней покончил. Ну а что тут такого страшного, если твой сын останется в армии?
– Тебе не хуже моего известно, что рано или поздно начнется очередная война.
– Но вряд ли мы с тобой в состоянии ее предотвратить, – сказал Рудольф. – Не так ли?
