— Если бы я тебе не рассказал об этих вещах, о чем бы ты меня попросила?
Энн ужасно не хотелось признавать свое невежество, но врожденное благородство не позволяло лгать.
— Не знаю. Я не представляла, что ты станешь меня спрашивать. — Она закрыла глаза, пытаясь спрятаться. — Понятия не имела, о чем просить.
И до сих пор не разобралась.
— Но ты знала, что мужчины прикасаются к женщинам, ложатся с ними в постель. Как ты представляла нашу связь?
— Я думала, ты будешь… меня целовать.
— Ты слышала, что мужчины сосут у женщин груди?
— Нет.
— Воображала, что это будет с тобой?
— Да, — смущенно призналась она.
Майкл подул ей в веки, и Энн распахнула глаза.
— Расскажи. — Ему хотелось разделить ее простое желание. Позабыть хотя бы ненадолго, какое зло мужчины творят мужчинам. Женщинам. Детям.
— Я видела, как матери кормят детей, и подумала, как было бы приятно, если бы мужчина стал так сосать мои груди. Это могло способствовать особой близости между нами.
Дыхание Майкла участилось. Его желание подогревалось ее наивной чувственностью.
— Когда ты об этом думала, ты трогала собственные груди?
Матрас под ним скрипнул.
— Нет.
Он потянулся к ней.
— Не отстраняйся.
Каждый из них был всем, что имел другой. И быть может, последним из людей, до которых другой дотрагивался. Энн повернулась к нему, ее соски уперлись в его грудь, а его член — в ложбинку меж ее бедер.
— У тебя холодные ноги, — задыхаясь, проговорила она, но на этот раз не отстранилась.
Майкл различил биение ее сердца, словно оно колотилось внутри его собственного тела. И ощутил удары пульса в виски.
— Ты не ответила на мой вопрос.
— Не понимаю, чего ты хочешь от меня.
— Правды, Энн Эймс. Ты вольна спрашивать меня о чем пожелаешь. Я тебе не солгу, только не в постели и не о том, что такое страсть. Ты спрашивала, возникало ли у меня желание таких чувственных прикосновений, за которые я готов был бы платить. Да. Последние пять лет я платил за удовольствия. Я знал, что шлюхам неприятны мои прикосновения, и тем не менее шел к ним. Хотел прикасаться к ним и чтобы они касались меня. Временами, когда страсть сходила на нет, я лежал в постели без сна, прикасался к себе сам и недоумевал: почему недостаточно овладевать женщиной, которая тебя не желает? Закрывал глаза и воображал, что где-то есть та, которая мечтает обо мне и не отшатнется, увидев мои шрамы.
В глазах Энн мелькали противоречивые чувства, будто по голубому небу неслись дождевые тучи. Потрясение от того, что мужчина так откровенно говорил, что нуждался в женщине, откровение, что он тоже сам прикасался к себе и желал чего-то большего. Как и она.
— Я хочу тебя, Энн. Хочу превратиться для тебя в любовника. — Майкл потерся губами о ее губы, пока они не раскрылись и ее дыхание не ворвалось в его рот. — Оставайся у меня. Сегодня. Завтра. Весь месяц. Я скажу, о чем тебе просить, чего вправе требовать любая женщина. А потом я дам тебе все это. Ты ничего подобного даже представить себе не можешь. Мы возродим любовные утехи, которые я не испытывал целых пять лет.
Боль отразилась в глазах Энн.
— Ты не вскрикнул, когда достиг оргазма.
В свой наивысший момент у него не хватило сил. Кричал от страсти Мишель, а не Майкл.
— Ты этого хочешь? Моя нанимательница имеет право на все. Слуга закричит, если это доставит тебе удовольствие.
— Ты не слуга, — запротестовала Энн.
— Но был таковым, — насмешливо улыбнулся он, понимая, что лжет.
Продажный мужчина. Жиголо. Жеребец. Потаскун. Тот, кто зарабатывал на жизнь, копаясь в нижних юбках. Список кличек можно до бесконечности продолжать на английском и на французском языках.
— А кто ты теперь?
В самом деле, кто?
Как назвать мужчину, который делал все возможное, чтобы женщина ощутила страсть, а затем использовал ее, чтобы стать желанным? Не было прощения тому, что он намеревался сделать.
Если он не удержит Энн, она умрет. А если удержит, то ее украдут.
Только глупцы полагают, что нет ничего хуже смерти. Мишель глупцом не был — разве что немного придурковатым. И Майкл тоже. И увидел, как на них обоих опускалась крышка гроба, когда привязывал эту женщину к себе.
— Мужчина, — хрипло проговорил он. — Мужчина, который хотя бы на месяц хочет повернуть время вспять. Услышать женский возглас на вершине страсти и знать, что это не притворство. Ощутить себя тем, кем я был пять лет назад. Цельным. Желанным. Хочу делить свое тело с тобой. Но не сумею, если останусь продажным. И не превращусь в твоего любовника, если ты станешь уделять мне время от времени по несколько часов.
Он увидел отражение своих мыслей в ее глазах. Стремление сделаться привлекательной, желанной, испытать особую близость страсти.
— Мне нельзя оставаться, — пробормотала Энн. — Надо уходить.
Нет, он ее не отпустит.
— Ты сказала, когда проснулась, что опаздываешь. — Он легонько лизнул ее в губы, впитывая ее аромат и сознательно оставляя на ее коже отпечаток собственного запаха. — Сказала, что забыла дать кому-то лекарство. Ты за кем-то ухаживаешь? Присматриваешь?
— Нет. — Побледневшее лицо исказило чувство вины, но оно тут же прошло, когда Энн спряталась в раковину старой девы. — Больше ни за кем.
Майкл не хотел ее обижать.
— Значит, тебя никто не ждет? Не к кому возвращаться? — Он сжался от того, как потускнел ее взгляд. — И у меня никого нет. Все родные умерли, когда мне было одиннадцать лет. — Его самого удивило это признание. А Энн как будто показалось естественным, что нанятый ради удовольствий мужчина рассказывает о своей семье.
— Как они умерли? — спросила она.
— Холера, — солгал он.
— Тебе плохо оттого, что ты один?
— Да. — Как бы он хотел поменьше лгать ей.
— А что ты будешь делать, если я сейчас останусь?
Ломота из чресел распространилась вверх и разлилась по всей груди.
— Так ты хочешь остаться… сейчас?
Легкий румянец стыда окрасил ее лицо.
— Да.
Майкл взял ее за колено и потянул ногу вверх, пока бедра не обвили его поясницу,
— Ради наслаждения?
— Да.
Влажный жар ее промежности обжигал его чресла. Энн открылась. Невольная жертва! Усилием воли Майкл заставил себя не думать о том, что с ним сотворил враг. О Диане. И о том, как он сам собирался использовать Энн.
— И будешь мне лгать?
