— Должен сказать, господа, что все шло бы прекрасно, если бы этот долговязый тупица Риббентроп, едва появившись в Париже, сразу не заявил в ответ на предложение Леже: «Никогда!» Чисто прусский ответ, — с усмешкой сказал Барту. — Прусская система мышления… Леже, расскажите же, что было дальше!
Леже, не поднимая головы, проговорил:
— «Отказ от пакта будет серьёзным шагом, — сказал я Риббентропу. — Не хотите же вы сказать, что отказываетесь включиться в какую бы то ни было систему безопасности?» — Начальник кабинета посмотрел на кого-то из сидевших напротив него и так же безучастно продолжал: — Господин Риббентроп ответил мне: «Мы не примем участия в вашем восточном Локарно никогда!» При этом он громко зевнул и, вытянув ноги, скрестил их, повидимому полагая, что хорошо усвоил себе манеры британских дипломатов.
— Представляете себе, господа, эту фигуру? — подхватил Барту. — Немногим лучше этого господина оказался Бек. По-видимому, он забыл, что его попросили о выезде из Парижа потому, что поймали с поличным на шпионской работе, ещё когда он был тут военным атташе. Не чем другим, как только хорошо оплачиваемой Гитлером приверженностью к фашизму, нельзя объяснить позицию этого человека. Но это было бы ещё полбеды, если бы и сам Пилсудский не оставил во мне убеждения, что варшавские круги безусловно предпочитают немцев русским. Увы, господа, они сами не понимают, что лезут в петлю. Рано или поздно она затянется на их шее. Единственный, кто мог бы обеспечить безопасность Польши, — Россия… — Барту некоторое время молчал, что-то вспоминая. — Как жаль, что с нами нет нашей милой мадам Табуи. Она могла бы вам рассказать, какое впечатление на нас произвёл приём в Варшаве… да и в Кракове тоже. Полный отрыв от века. Судьба этой страны будет тяжела, если её правители не одумаются…
— Или если она не найдёт себе других правителей, — сказал кто-то из журналистов.
Барту посмотрел на него, как на ребёнка.
— К сожалению, мосье, вы не знаете, что такое фашизм. Это не та болячка, которую легко сколупнуть. Может произойти большое, очень большое кровотечение…
Разговор сразу увял. Барту подлил в своё остывшее молоко ещё немного эмса и сделал несколько глотков. Затем поднялся и молчаливым поклоном отпустил собравшихся.
В Марселе тоже не было дождя. В четверг 6 октября на освещённую солнцем площадь перед вокзалом вышли четверо приезжих. Плащи были перекинуты у них через руку. Им нечего было бояться промокнуть, как и вообще не нужно было ничего бояться. Они находились под тайной охраной «Боевых крестов» полковника де ла Рокка и всесильного префекта парижской полиции Кьяппа.
Кроне вполне доверял этой охране и счёл излишним посылать в Марсель своих людей. Отто мог спокойно исполнять свои адъютантские обязанности у генерала Гаусса.
Вечером 8 октября Отто доложил генералу о приходе офицера разведки с секретным досье.
Гаусс с интересом прочёл очередную стенограмму разговора, состоявшегося вчера, 7 октября, в Париже между французским министром иностранных дел Барту и госпожой Женевьевой Табуи и втайне от них записанного на плёнку службой Александера.
«Табуи: — Вы, господин министр, возлагаете, повидимому, большие надежды на свидание с югославским королём?
Барту: — Да, теперь я действительно сделаю кое-что для моей страны. Не хотите ли сопровождать меня в Марсель для встречи с королём Александром?
Табуи: — Благодарю, я предпочитаю подождать в Париже.
Барту: — А, так вы боитесь, что на меня будут снова покушаться?
Табуи: — Что заставляет вас думать, что будет покушение?
Барту: — Кажется, в Марселе открыт заговор…»
Гаусс вызвал полковника Александера:
— Если о заговоре знает Барту, значит, заговор открыт?
Александер улыбнулся:
— Французы не обращают внимания даже на открытые предупреждения прессы. Это свидетельствует о том, что нам не хотят противодействовать.
На следующий день, в воскресенье 9 октября, Отто собирался поехать вечером с Сюзанн в варьете и решил отдохнуть после обеда. Но едва он успел улечься, как радиоприёмник сообщил последнюю новость: в Марселе убиты югославский король Александр и французский министр иностранных дел Барту.
Отто с досадой щёлкнул пальцами: награда прошла мимо него! Впрочем, он имеет тут свою долю. Разве дело на фуникулёре Сан-Сальвадор не помогло осуществлению операции? Он получит своё с Кроне! Сегодня есть за что выпить с Сюзанн!
Отто выпил бы, пожалуй, и двойную порцию, если бы знал, что этот вечер явится его последним свободным вечером на целые полгода вперёд. Со следующего дня во всех военных учреждениях и штабах Третьего рейха началась лихорадочная работа, какой офицеры не помнили со времён мировой войны.
Для Германии путь к разрыву военных статей Версальского договора можно было считать открытым. Ещё несколько выстрелов в разных концах Европы — и заготовленный текст закона о всеобщей воинской повинности можно будет опубликовать. В могилу сошёл едва ли не единственный министр Франции, видевший далеко вперёд. Несмотря на нависшую над ним опасность третьего покушения, — после неудавшихся первых двух, — Барту пытался протянуть руку на восток: за Одер, за Вислу, за Днепр. Очередь из немецкого пулемёта, направленная рукою усташского наёмника, купленного итальянскою овра, пресекла эту попытку.
В тот же вечер, 9 октября 1934 года, генерал Гаусс прямо из штаба приехал в любимый ресторан «Хорхер». За своим столиком, в четвёртой нише слева, он поднял рюмку «Сан-Рафаэля» и сказал сидевшему напротив Прусту:
— За возрождение германской армии!
— Хох! — ответил Пруст. Он пил шампанское. Он не боялся алкоголя. От него только делался лучше цвет его и без того румяного лица.
В нескольких шагах от «Хорхера», на той же Лютерштрассе, в своём корреспондентском бюро Роу с досадой скомкал листы вечерних газет и бросил их в корзину для мусора. Он принялся приготовлять коктейль. Это было его обычное питьё такой крепости, что у секретаря бюро Джонни от первого же глотка глаза вылезали на лоб. Роу сам придумал коктейлю название «Устрица пустыни», нравившееся ему своей нелепостью.
— К дьяволу! — вдруг проворчал Роу после второй рюмки.
Джонни не понял:
— О ком вы, патрон?
— Дай вам бог никогда не дожить до сознания, что всё, что бы вы ни делали, делается впустую.
— Приятный тост, — рассмеялся Джонни. — Однако я все же надеюсь, что со временем мир поумнеет.
— Мир — может быть, но Уайтхолл едва ли. Так и не сделали ничего, чтобы заставить немцев заплатить подороже за успех в Марселе… Эдак они вовсе перестанут слушаться…
— Так мы возьмём их в работу! — сказал Джонни.
— Кто это — «мы»?
— «Сыновья святого Георга»!
— Разве «Сыновья» ещё не слились с лигой Мосли?
— Формально — да, но мы не дадим себя слопать никому. Мосли мягкотел. Нужно более решительно перенимать здешние методы.
— Они вам больше нравятся?
— В этом смысле мы должны признать преимущество немцев.
Роу приготовил себе новую рюмку коктейля, удвоив дозу виски.
— А мне кажется, малыш, что англичанину не следует перенимать ничего, что идёт с континента. У нас свой путь, своя жизнь: англичанин, дитя моё, никогда не может стать европейским патриотом. Мы сами по себе; мы островитяне, жители шестой части света. Вот что должны понять на Даунинг-стрит.
Джонни расхохотался:
— Первый раз вижу вас таким непоследовательным, патрон! Вы же только что топтали сообщение об убийстве Барту. Значит, оно вас трогает?