— Останьтесь, — сказал Гитлер Гауссу, — вы можете мне понадобиться при беседе с Гахой. Этот глупый старик, наверно, не в курсе своих собственных военных дел. — И обернулся к адъютанту: — Видеман, не думаете ли вы, что нам полезно выпить по чашке кофе?
— Мой фюрер, Гаха и Хвалковский ждут.
— Пусть ждут, — буркнул Гитлер. И после короткой паузы с самодовольным смехом добавил: — Можете им сказать, что я приму их после кофе.
— Не нужно раздражать Хвалковского, — недовольно проговорил Гесс. — Это вполне наш человек, и я хочу, чтобы он сначала написал свои воспоминания о том, как все это было.
— Сначала? — спросил Геринг. — А потом?
— Можете делать с ним, что хотите. Но не раньше, чем Геббельс получит рукопись с его подписью.
Пить кофе перешли в смежную комнату. Гитлер не торопился. Он тщательно выбирал печенье, несколько раз напоминал Гауссу, что тому следует хорошенько подкрепиться после полёта; просмотрел несколько телеграмм.
Наконец часы пробили три.
— Сколько времени они ждут, Видеман?»
— Час сорок, мой фюрер.
Гитлер вопросительно посмотрел на Гесса. Тот кивнул.
— Давайте сюда чехов, Видеман, — бросил Гитлер. И, уже поднимаясь, обернулся к Гауссу: — Пока я не забыл из-за этой болтовни — завтра в двадцать три тридцать вы докладываете мне в Пражском дворце основы плана вторжения в Польшу.
Гаусс щёлкнул шпорами и молча склонил голову. Приказание не застало его врасплох: план в основном был готов. Оставалось наметить сроки.
Все перешли в кабинет. У стола с бумагою в руке стоял Мейсснер. Статс-секретарь двух президентов, начавший своё знакомство с фюрером с приказа не пускать его на порог президентского замка, а ныне начальник канцелярии рейхсканцлера, имперский министр и генерал СС, большой и грузный, с тупым и самоуверенным лицом, с седою щетиной ёжиком «под Гинденбурга», Мейсснер стоял в позе терпеливого лакея, привыкшего ждать, пока окликнет взбалмошный господин.
— Что ещё? — мимоходом бросил Гитлер.
— Телеграмма регента Хорти, мой фюрер.
Гитлер приостановился, и Мейсснер прочёл ему:
— «Трудно выразить, насколько я счастлив тем, что тяжёлый этап, имеющий жизненное значение для Венгрии, пройден. Несмотря на то, что наши новые рекруты служат в армии всего пять недель, мы вступаем в кампанию с огромным энтузиазмом. Все необходимые приказы уже отданы. В четверг, 16 марта, произойдут некоторые пограничные инциденты, за которыми в субботу последует удар. Я никогда не забуду доказательства дружбы вашего превосходительства. Ваш преданный друг Хорти».
Мейсснер опустил листок и вопросительно взглянул на Гитлера. Тот, в свою очередь, так же вопросительно посмотрел на Геринга, потом на Гаусса. Оба молчали. Тогда он спросил Риббентропа:
— Гаха знает?
— Для него это уже не может иметь значения.
— Тогда дайте по рукам Хорти, чтобы он не особенно торопился. Мы ещё посмотрим, что стоит отдавать ему и что может пригодиться нам самим.
— Мы дали ему обещание.
— Пустяки, — перебил Гитлер. — Хвалковский ещё три месяца тому назад обещал мне, что Прага раз и навсегда покончит с политикой Бенеша. А что мы видим? Снова пустые разговоры о независимости и национальном суверенитете… Если они опять начнут болтать подобную чепуху, я выгоню их вон!
— Полагаю, мой фюрер, — поспешно проговорил Риббентроп, — что сегодня они будут себя вести вполне корректно.
— Так зовите их, Видеман. Не хотите же вы, чтобы я ждал этих чехов!
Гаха и Хвалковский вошли вдвоём. Ни их секретарям, ни советникам не разрешили присутствовать на конференции.
Гитлер не дал себе труда встать навстречу президенту и только молча кивнул головой, не разнимая сцепленных на животе пальцев. Гаха ступал тяжело, волоча ноги, поддерживаемый под руку Хвалковским. Казалось, что он упадёт, не дойдя до предназначенного ему кресла.
Чехи сидели как зачумлённые, отделённые карантинным пространством длинного стола, во главе которого восседало несколько немцев, окружавших Гитлера.
Гитлер заговорил громко. Он почти кричал, временами срываясь на неразборчивый хрип.
— Пора подвести итоги. Чем была Чехословакия?
— Она ещё существует, — пролепетал Гаха так тихо, что его не слышал никто, кроме испуганно оглянувшегося на него Хвалковского.
— Не чем иным, как средством для достижения тёмных целей еврейства и коммунизма, которым потакал неразумный Бенеш, — прорычал Гитлер. — Ваше правительство должно понять, что ни Лондон, ни Париж не окажут ему никакой поддержки. Никто не может мне помешать сокрушить то, что осталось от вашей республики.
— Мы просим одного, — не очень громко, но так, чтобы слышал Гитлер, проговорил Хвалковский: — терпения.
— Ага, вы опять заговорили о терпении! Я жду уже три месяца исполнения ваших обещаний. Сам господь-бог не мог бы проявить больше терпения, чем проявил я в вашем деле. У меня его больше нет!
— Ещё совсем немного времени, и все обещания, данные мною вашему превосходительству, будут выполнены самым лойяльным образом. Армия будет сокращена, — робко проговорил Хвалковский.
Гитлер ударил ладонью по столу.
— Перестаньте болтать! Сокращена?! Нет, теперь это меня не устраивает!
— Чего же… желает… ваше превосходительство? — Хвалковский начал заикаться.
— Полного разоружения армии.
Хвалковский взглянул на молчавшего Гаху и увидел, что тому дурно. Растерянно оглядев длинный стол, Хвалковский увидел графин и умоляюще посмотрел на адъютантов, подобно истуканам выстроившихся за креслами немцев. Ни один не пошевелился. Хвалковский вскочил и под насмешливыми взглядами немцев побежал к графину.
Только после нескольких глотков воды Гаха смог говорить, но он был немногословен:
— Армия будет разоружена…
— И распущена! — подсказал Гаусс.
— …и распущена, — как автомат, повторил Гаха.
— Силами германской армии! — в бешенстве крикнул Гитлер. — Приказ уже отдан. Вы окружены. На рассвете мои войска со всех сторон вторгнутся в Чехию.
Лицо Гахи стало похоже на гипсовую маску.
— На рассвете?
— Сейчас! — крикнул Гитлер.
Вода в стакане, сжимаемом Гахою, задрожала мелкой рябью. Президент сделал попытку поднести стакан к губам, но он выскользнул из его руки и разбился. Гаха всем телом упал на стол, глухо стукнувшись головой.
— Врача! — крикнул было Хвалковский и тут же умоляюще повторил: — Прошу врача…
После того как Гаху привели в чувство, Мейсснер положил перед ним текст соглашения.
Гаха напрасно пытался вчитаться в документ. Он в бессилии опустил бумагу на стол и прикрыл глаза рукою. Хвалковский взял соглашение и стал негромко читать.
Когда он умолк, Гаха слабым голосом проговорил:
— Если мы это подпишем, чешский народ побьёт нас камнями.
— С сегодняшнего дня ни один волос с вашей головы не упадёт без воли фюрера! — крикнул с дальнего конца стола Риббентроп. — Прочтите это, и вы убедитесь в правоте моих слов!
По его знаку один из адъютантов подал Гахе указ о включении Чехии в состав рейха под именем «протектората Богемии и Моравии».
