ты.
И он показал ей бумагу, в которой было сказано, что доктор Ян Кропачек поручает ему, инженеру Паулю Штризе, единолично и полноправно распоряжаться всем его имуществом и делами, что отныне инженер Пауль Штризе является хозяином всех вацлавских паев Яна Кропачека.
— Теперь мы так же богаты, как были богаты твои родители.
— А они? Чем же будут жить они?
— Дядя Януш получил от меня больше, чем ему заплатил бы кто-нибудь другой, — важно сказал Пауль. — Ты же понимаешь: всякий на моем месте взял бы все это безвозмездно!
Да, Марта понимала, что они с Паулем теперь богаты, и Пауль подтверждал это подарками, которые привозил из Либереца или из Германии, куда теперь часто ездил по делам. Ежедневными уколами, умело наносимыми её самолюбию, он хотел заставить её почувствовать себя оскорблённой тем, что отец отдал все нелюбимому племяннику, забыв о существовании дочери. Чем дальше, тем правдивее начинала выглядеть выдумка Пауля, будто Кропачек запретил пани Августе не только переписываться с Мартой, но даже произносить её имя.
Только осознав истинное значение этого, Марта поняла, что случилось нечто непоправимое, что хозяйничанье Пауля в доме её отца не приятная случайность, совпавшая с её медовым месяцем, а трагический конец её отчего дома.
После нескольких дней мучительных размышлений она попросила Пауля дать ей адрес отца.
— Напиши, я отправлю письмо, — ответил он.
— Я могу сама отправить.
— Он просил писать ему через чехословацкое посольство в Париже, — без запинки солгал он.
— Хорошо, я так и сделаю.
— Но если ты напишешь в чехословацкое посольство, это может произвести дурное впечатление среди наших.
— Ты же посылаешь, и ничего не случается.
— Я имею на это разрешение.
— Так достань его и мне.
Пауль впервые смешался. Чтобы скрыть смущение, резко сказал:
— Одним словом: если хочешь писать — пиши, но перешлю письмо я!
Это был первый случай, когда у Марты родилось подозрение, что, быть может, и не все обстоит так, как говорит её Пауль. Она написала матери и послала письмо в чехословацкое посольство в Париже. Очень быстро оттуда пришло сообщение, что госпожа Кропачек в Париж не приезжала. Марте стоило труда совладать с желанием броситься к Паулю и потребовать объяснений. Выбрав день, когда Пауль уехал надолго, преодолевая страх, она вошла в кабинет. Ей были знакомы все тайники отцовского бюро, и она без труда отыскала то, что хотела видеть: подпись отца на той бумаге, что показывал ей Пауль, была, повидимому, настоящей, но… тут начиналось страшное: подлинность руки Кропачека была засвидетельствована берлинским нотариусом. Берлинским, а не парижским!
Марта долго стояла с бумагой в руках, не в силах собрать разбегающиеся мысли.
На всем заводе у Марты не было человека, которому она решилась бы рассказать о случившемся, от которого могла бы получить совет.
Но тут она вспомнила об Эльзе.
— Как, разве вы не знали, что гестапо задержала вашего отца в Германии, чтобы заставить его подписать доверенность?
— А теперь, где же он теперь?! — в ужасе воскликнула Марта.
Этого Эльза не знала.
Марта стояла, как оглушённая.
— Не бойтесь, — сказала она наконец. — На этот раз я не проговорюсь Паулю…
Она закрыла лицо руками и разрыдалась в объятиях Эльзы.
На этот раз Марта действительно не проговорилась Паулю. Впрочем, Эльза этого и не боялась. После той вспышки в лесу она вообще не боялась Пауля: он не только не убил её на следующий день, но трусливо избегал встреч с нею. Она была свободна.
Через несколько дней Марта исчезла. Она стремилась в Прагу. Отдавая себе отчёт в том, что чешские власти бессильны вырвать её отца из рук гестапо, она надеялась на помощь французских друзей. Нужно было отыскать в Праге Гарро и Даррака. Они французы, они могли сделать все. Они помогут!
Со справкой адресного бюро в кармане она отправилась на поиски друзей. У них оказался общий адрес.
Марта отыскала улицу в Малостранской части города. Она и не знала, что в Праге есть такие узкие, тёмные и неуютные улицы. Нужный дом показался ей старым и неприветливым. Он хмуро глядел маленькими оконцами из-под нависших над ними каменных карнизов. Низкая дверь с тяжёлым противовесом неохотно пропустила её в тёмную нишу. Дом был чем-то похож на склепы, какие она видела на кладбище в Либереце.
Привратница после первого же вопроса Марты спросила:
— Уж вы не из Судет ли?
И когда узнала, что это именно так, сейчас же сняла с гвоздя ключ и стала подниматься по узкой каменной лестнице.
— Ни того, ни другого из господ нет дома, но это ничего не значит, я открою вам их комнату. У меня приказ: если приедет кто из Судет, пускать, и кормить. Да теперь в Праге всюду так. Иначе нельзя.
Привратница повела Марту на самый верх. Когда она отомкнула дверь, Марта увидела мансарду, потолком которой служила черепичная крыша.
Узнав, что у Марты нет никаких вещей, добродушная женщина сокрушённо покачала головой и предложила ей располагаться в комнате, как дома.
— А я сварю кофейку!
Марта в изнеможении упала на стул перед маленьким столом и уронила голову на руки.
Прошло несколько минут. Когда она подняла голову, привратница продолжала стоять около неё, и Марта увидела, что по её щекам текут слезы.
— Идите, — сказала Марта. — Мне ничего не нужно… Я подожду прихода друзей.
Когда привратница ушла, Марта отдёрнула занавеску на маленьком оконце под самой крышей и в полоске света сразу увидела висящее над одной из кроватей изображение девушки. Это был её собственный портрет, сделанный когда-то Цихауэром, — тот самый, который она назвала «счастливым» и который он не смог закончить. Горели взбитые ветром волосы, сияла беззаботной радостью улыбка. Все было прозрачным и лёгким на этом портрете. Чем больше Марта смотрела на него, тем дальше уходили от неё мысли о сегодняшнем дне, об ужасе, преследовавшем её по пятам во все время путешествия в Прагу. Она забыла о Пауле, и беззаботные дни последних лет проходили перед нею такие же счастливые и далёкие, как улыбка девушки, глядевшей с картона. Внезапно из-за золотой листвы парка выглянуло и тотчас снова скрылось лицо Яроша. Всего один миг видела она его широкую улыбку, открывавшую белые зубы. Как могла она забыть о Яроше? Может быть, и он теперь в Праге? Сейчас же навести справку!
Она подбежала к столу, чтобы написать записку французам. На столе не было бумаги. Потянула ящик и схватила первый попавшийся листок. Он оказался исписанным с обратной стороны. Внизу стояла подпись. Она была неразборчива, но показалась знакомой Марте. Она перевела взгляд от листка к картону на стене: да это была подпись Цихауэра. Письмо начиналось: «Дорогой друг Луи…» Помимо воли глаза Марты пробежали по строчкам. Цихауэр убеждал Даррака ехать в Москву. Всем им нужно снова собраться в одном месте, — где-нибудь, куда не дотянется рука Гитлера. Судя по тому, что происходит в Европе, недалёк день, когда всё, что есть честного в мире, должно будет стать под знамёна антигитлеровской борьбы, — снова, как когда-то в Испании. Неужели Луи ещё не понял, что нет никакого смысла ради намерения спасти Марту подвергать себя опасности в Праге, которая не сегодня — завтра станет добычей нацизма? Что ему Марта?.. Случайная натура для случайного портрета?!
Марта должна была сделать над собой усилие, чтобы не выпустить листок из задрожавших пальцев. Теперь она должна была дочитать письмо:
«Разве эта особа не стала ренегаткой, не изменила родине, своему народу, не забыла своих родителей?
