некоторое время молчал, неторопливо прихлёбывая вино. — Решено, что премьер-министр выступит в палате с речью, где возьмёт твёрдый тон в отношении Германии. Так сказать: «довольно оставаться в дураках»!
— Перемена курса?
— Подождите, Уинфред, не перебивайте… Через некоторое время премьер повторит выступление в ещё более резких тонах: чтобы обуздать поползновения Германии, правительство его величества даст гарантии против агрессии Польше, Румынии, Греции и кое-кому ещё из этой мелочи, на которую зарится Гитлер.
— Он уже достаточно хорошо знает, чего стоит наша гарантия, — Чехия ещё шевелится у него в животе.
— Роу!
— Прошу простить, сэр… Значит, Великобритания перекладывает руль?
— Великобритания не перекладывает руля! — подчёркнуто возразил шеф. — Мы только решили припугнуть Гитлера, хотя прочное англо-германское соглашение попрежнему остаётся главной целью правительства.
— При верном курсе мы вполне могли бы поделить с Германией рынки всего мира, а может быть, и не только рынки.
Шеф насмешливо посмотрел на него и погрозил пальцем левой руки, так как правая была у него занята пустою рюмкой:
— Урок старика: никогда не выдавайте чужих слов за свои, даже когда, по-вашему, слушатели не могут догадываться об их источнике.
Роу принуждённо рассмеялся:
— Я перестал бы уважать самого себя, сэр, если бы вздумал хитрить с вами.
— Именно поэтому вы и были представлены в прошлом месяце к производству в коммодоры.
— Вы чересчур добры ко мне.
— Чин капитана слишком незначителен для той миссии, с которой вы поедете в Москву. Угрозы угрозами, а поведение Гитлера в отношении чехов уже показало, что пора нам создать кое-какие позиции второй линии на случай провала основного плана.
— О разделе мира между нами и Германией?
— В конечном счёте — да. Но чем дальше, тем яснее становится, что спущенная нами с цепи собака — фашизм — может сбеситься и… укусить хозяина.
— Нас?
— Нас и даже… янки, которых Гитлер «уважает» больше нас, так как они его лучше кормят… Так я хочу сказать: дрессировку Гитлера нужно довести до конца — снова натравить его на Россию. Вот мы и надеемся, что фюрер станет сговорчивей, когда узнает, что мы ведём серьёзные переговоры о военном соглашении с Россией.
— Серьёзные переговоры, сэр?
— Да, для непосвящённых они должны иметь вполне серьёзный вид. Вы и другие члены миссии будете тянуть это дело, сколько позволят приличия.
— Русские — небольшие охотники тянуть дела, сэр.
— Мы будем действовать заодно с французами самым корректным образом.
— Если речь идёт о военных делах, то, должен сознаться, я довольно основательно забыл, где у корабля нос, а где корма.
— Адмирал, при котором вы будете состоять, тоже не очень силён в морских делах. Тем лучше: у вас будет достаточно поводов запрашивать Лондон о всякого рода пустяках. К этому, собственно говоря, и будет сводиться задача миссии: запрашивать, запрашивать и запрашивать! Когда вы познакомитесь с остальными членами миссии, то поймёте, что она не только не будет в состоянии принять какое-нибудь решение в Москве, но и, попросту, в чём-либо разобраться. Если мы увидим, что немцы держат камень за пазухой, то пошлём к вам в Россию людей, которые смогут быстро договориться с Москвой… Мы не можем оставаться в одиночестве лицом к лицу с Германией. Это означало бы крах.
— А французы, сэр?
— Кто может относиться к ним серьёзно?!
— Прошу извинить, но зачем там такой человек, как я?
— Вы и ещё несколько наших людей должны к отъезду миссии из Москвы… пустить там корни.
Роу покачал головой.
— Знаю, знаю, старина, — шеф ободряюще похлопал его по колену, — задача не так-то проста. Поэтому и посылаю вас вместе с вашей пьесой. Нужно пустить глубокие корни… Не мне вас учить.
— Я все понимаю, сэр, но… — сказал Роу с сомнением.
— Мне хочется, чтобы у вас не было никаких «но», старина.
— Если бы речь шла не о России…
— С некоторых пор вы начали страдать тем, что французы называют vin triste. Поэтому я требую решительно: ни глотка вина.
— Слушаю, сэр, — бодрясь, но все же достаточно уныло проговорил Роу.
— Запомните, дружище: если этот ход с посылкой миссии оправдает себя, то немцы, вероятно, поторопятся заключить с нами соглашение. Оно позволит говорить о наличии в Европе только одной единственной коалиции, способной диктовать свою волю другим, — англо-германской. В таком случае все разговоры о всяких других союзах и гарантиях будут тотчас сданы в архив. Тогда-то уж Германия должна будет воевать с Советами, как бы она этого ни боялась. И начнёт она войну не тогда, когда это будет выгодно ей, а когда мы прикажем!
— А пока мы должны таскать каштаны для немцев, сэр?
— А разве не стоит поманить их парочкой каштанов, если это позволит нам, в конечном счёте, и их самих ткнуть головой в костёр? — Шеф протянул рюмку. — Бог с вами, ещё один последний глоток перед разлукой. — Он чокнулся с Роу. — Остаётся вам сказать, что на этот раз в Москве рука об руку с вами будут работать несколько французских офицеров Второго бюро.
— Пустой народ, сэр.
— В этом есть своё удобство: в случае провала вы сможете отвести на них удар русских.
— Моя связь с ними?
— Во главе группы будет стоять генерал Леганье.
— Русские, наверняка, отлично знают это имя.
— Он поедет под чужим именем и будет изображать специалиста в области артиллерии или что-нибудь в этом роде.
— Такой же артиллерист, как я — моряк?
— В этом роде. — Шеф поднялся и сделал приветственный жест, намереваясь покинуть комнату. Роу решил сделать последнюю попытку отделаться от этой командировки, перспектива которой пугала его все больше, по мере того как шеф развивал свои планы.
— Позвольте, сэр!.. Ещё несколько слов.
Старик остановился, выжидательно глядя на своего агента, но Роу молчал, не в силах скрыть своей подавленности.
— Какого чорта, Уинн?! — негромко проговорил шеф.
— Не может ли поехать в Россию кто-нибудь другой?
— Что вы сказали? — Шеф сделал несколько шагов к Роу. — Я хочу, чтобы вы повторили свои слова…
Но Роу молчал, глядя в сторону.
— Тут что-то неладно, — сказал шеф. — Сдаётся мне, что вы… попросту боитесь, а?
Роу пожал плечами. Это движение могло означать все что угодно и прежде всего то, что в действительности думал Роу. «Да, я боюсь, чертовски боюсь и не вижу в этом ничего удивительного. Всякий, кто побывал в России в моей роли, поймёт меня».
Шеф долго испытующе смотрел на Роу. Потом спросил:
— Ну что же, значит… страх?
Это было сказано без всякого ударения, очень просто, даже почти соболезнующе, но Роу понял, что
