Он быстро обернулся к Монти.
— Вы сами навязались в спутники к Швереру?
Монти возмущённо поднял плечи:
— Вы в уме? Риббентроп предложил эту поездку через Дирксена.
— Значит, Лондон знал?
— Конечно!.. Почему это вас так заинтересовало?
— А вы непременно должны сопровождать Бена?
— Разумеется. Он наверняка будет интересоваться там только свиноводством. Было бы здорово, если бы вы могли поехать с нами!
— Очень здорово! — усмехнулся Роу.
— Я это мгновенно устрою, — обрадовался Монти. — Вы будете единственным журналистом…
— Нет, Монти! Я буду ждать от вас известий тут! — твёрдо сказал Роу.
Медленно спускаясь по лестнице «Адлона», он снова подумал о том, что если Лондон послал братьев именно со Шверером, значит Лондону нужно было доказательство дурного поведения Праги… И вдруг он остановился посреди лестницы. Новая, блестящая мысль осенила его: что, если бы удалось выдать убийство Шверера за происки чешских коммунистов, за руку Москвы, протянувшуюся к границе Судет?!.
Перепрыгивая через три ступеньки, он устремился вниз: Чемберлен озолотит того, кто даст ему в руки такой козырь!
23
Билеты были взяты до Хемница, но сойти следовало раньше. Это должно было ввести в заблуждение полицию, если бы она напала на след беглецов и дала телеграфное поручение в Хемниц схватить их.
Поезд, которым выехали из Берлина Зинн и Цихауэр, был ночной. Пассажиров в нём было мало.
Зинн и Цихауэр сошли во Флеха.
Становилось холодно. Цихауэр поднял воротник плаща и поёжился от неприятного прикосновения холодной клеёнки к шее.
Прислонясь к стене, Цихауэр смотрел на присевшего на скамью и задремавшего Зинна.
Когда открыли кассу, Цихауэр взял новые билеты до Аннаберга. Так условлено: там к ним присоединится местный товарищ, знающий, где и как перейти границу. Взяв билеты, художник вернулся под навес, где дремал Зинн.
Гор ещё не было видно, но присутствие их чувствовалось по их дыханию, долетавшему до платформы. То ветер приносил струю холода, заставляя Зинна ёжиться во сне, то накатывалась волна тёплого воздуха, сохранившегося где-то в ущелье…
Когда подошёл местный поезд Хемниц — Визенталь, Цихауэр и Зинн пошли к предпоследнему вагону, чтобы занять в нём места. Это тоже было условлено ещё в Берлине.
Поезд тронулся. Полоса света от станционного фонаря прошла по купе. Цихауэр достал из рюкзака бутылку и молча протянул её Зинну. Тот так же молча взял её и отхлебнул из горлышка. В купе запахло коньяком.
— Кажется, я никогда не отосплюсь после пансиона этого проклятого Детки, — сказал Зинн и, забившись в угол купе, снова закрыл глаза.
Ехали в молчании. Был слышен стук колёс на стыках. Он делался все размереннее — поезд шёл в гору. Железные крепления старого вагона жалобно дребезжали.
Силуэты гор за окном становились отчётливей. Небо между вершинами отсвечивало едва заметным розоватым сиянием. Это ещё не был рассвет — солнце было внизу, за горизонтом. Первыми узнали о его приближении облака над погруженными в сонную мглу вершинами гор.
Приблизив лицо к стеклу, Цихауэр следил за тем, как река терпеливо прокладывает себе путь в горах. Поезд послушно следовал её прихотливым извивам.
Внизу показались огни, бледные в полусвете начинающегося утра.
— Вероятно, Цшопау, — сказал Цихауэр и тронул Зинна за плечо. — Скоро остановка, — повторил он, — могут войти…
В долине Земы показались большие группы построек. Это был Аннаберг.
Зинн встряхнулся и снял с крючка рюкзак.
— Мы не подождём товарища? — спросил Цихауэр.
— А если он сразу даст знак выходить?
Художник послушно потянулся за своим мешком. В дверях показалась голова кондуктора.
— Э, да это целый город! — с наигранным разочарованием громко проговорил Цихауэр.
— Прекрасный городок, — ответил кондуктор.
— Нам хотелось более тихого местечка.
— Тогда можно проехать до Нижнего Визенталя, — сказал кондуктор. — Дальше пока нельзя: Верхний Визенталь пока ещё чешский.
— Пока? — спросил из своего угла Зинн. — А потом?
— Можно будет, — с готовностью пояснил кондуктор, — как только заберём Богемию. Однако вы не пожалеете, если поживёте и в Визентале: горный воздух, тишина… Я дам вам адресок: светлые комнаты, горячая вода, а таких обедов не получите во всей Германии.
— Успеем ли мы взять в Аннаберге билеты? — в сомнении спросил Цихауэр.
— Если господам угодно, я это сделаю.
Зинн дал кондуктору кредитку.
— Два билета до Визенталя. Посмотрим, чем эта дыра отличается от других.
Когда дверь за кондуктором затворилась, Цихауэр спросил Зинна:
— А что, если наш провожатый поедет вовсе не до Визенталя? Если нам придётся сойти тут же, в Аннаберге? Что подумает кондуктор?
— Что на его пути встретились ещё два бездельника, не знающие сами, чего хотят.
Поезд подошёл к Аннабергу. Фонари на платформе уже были погашены. Ярким пятном выделялся в ясном утреннем воздухе сигнальный кружок в руке начальника станции. Он поднял его, и с паровоза уже послышался свисток, когда, расталкивая служащих, на платформу выбежала девушка. У неё за спиной покачивался высокий короб, пристёгнутый наподобие ранца. Девушка устремилась к хвосту уже двигавшегося поезда. Несколько мгновений она бежала рядом с вагоном, в котором сидели Зинн и Цихауэр. Художник поспешно распахнул дверь и протянул ей руку. Она сделала отчаянное усилие и вспрыгнула на ступеньку.
Тяжело дыша, она стояла посреди купе. Короб мешал ей сесть. Она позволила Зинну отцепить его.
— Ещё немного, и я бы опоздала.
— Глотните-ка, — Цихауэр протянул ей бутылку. Девушка сделала глоток и закашлялась. Вытерев выступившие слезы, она всмотрелась в лицо художника. — Как удачно, что я попала прямо в ваше купе.
Цихауэр удивлённо поднял брови.
— Для меня или для вас?
Девушка молча показала на яркую булавку в виде трилистника, горчащую в его галстуке.
— Вы правы! А я и забыл, — сказал Цихауэр.
В дверях купе показалась голова кондуктора. Увидев девушку, он вошёл.
— Вы сели на ходу! Придётся уплатить штраф.
Он повернулся к Цихауэру и, коснувшись козырька, вручил ему купленные билеты и сдачу.
— Вот вам пять марок за хлопоты и пять марок штрафа. — С этими словами Цихауэр взял кондуктора за плечи и, повернув, подтолкнул к двери купе.
Приглядевшись к девушке, Цихауэр увидел, что она хороша собой. Но на ней было пальто, переделанное из мужского и слишком ей широкое; на ногах — грубые ботинки с низкими подкованными каблуками. Разглядывая новую спутницу, Цихауэр не сразу отдал себе отчёт, что в её наружности показалось ему таким привлекательным. Бледная кожа, впалые щеки и необычайна усталые глаза. Впрочем, может быть, в этих- то глазах и было все дело…
Между тем поезд сбавлял ход. Рельсы все круче поднимались в гору. Горы теснее сдвигались к
