апартаментах «Гранд-отеля», Чемберлен смог, наконец, сунуть зябнущие ноги в тёплые туфли и протянуть их к камину. Премьер с наслаждением растянулся в кресле, мысленно восхваляя себя за жертву, приносимую отечеству этим утомительным путешествием. Его веки сомкнулись. Горбоносая голова склонилась на грудь.
Премьер уснул.
Но торжествовавший свою победу Риббентроп не пощадил его и тут. Словно издеваясь над сединами высокого гостя, он отпустил ему на сон всего лишь десять минут.
— Десять минут! — в ужасе воскликнул Чемберлен вечером, рассказывая об этом Бену. — Вы понимаете, Бенджамен, дорогой, — десять минут на сон! Этот негодяй мстил мне за унижения, которые ему пришлось претерпеть в Лондоне. Но должен вам сказать: я решил снести все… все ради славы и величия нашей родины и его величества короля!
Он сидел перед Беном, — долговязый, тощий, судорожно вцепившийся в подлокотники, словно боялся свалиться с кресла.
— Бенджамен! Вы видите перед собой Даниила, вышедшего из берлоги льва. Да, да, кто из глав правительств решался на то, на что пошёл я? Посмеют ли потомки это забыть?
— Ещё бы, ещё бы, дорогой Невиль! — заражаясь его волнением, воскликнул Бен. — Поколения будут воздавать славу вам, умиротворителю Европы и создателю мира и счастья народов.
Чемберлен слушал с нескрываемым удовольствием. Его голова моталась на тонкой шее взад и вперёд, как у истрёпанной тряпичной куклы.
— Да, мой друг, — промямлил он, — я решил снести все и не жалею, совсем не жалею. Не жалею даже о том, что не повернулся и не ушёл, когда этот невоспитанный чурбан фюрер заставил меня подниматься по лестнице дворца, не дав себе труда сойти больше чем на три-четыре ступени. Да, да, я очень хорошо помню: именно четыре ступени! Представьте себе этакого коротконогого уродца в чёрных бриджах и в чём- то напоминающем коричневую куртку грума. Дрянной выскочка глядел на меня сверху вниз все время, пока я взбирался по этой проклятой лестнице!
Чемберлен возмущённо поднял руку, как бы показывая на стоящего где-то под потолком Гитлера.
— Да, да, Невиль, это отвратительно, — сочувственно проговорил Бен. — Ужасно иметь дело с некорректными людьми.
— Я снёс все, все! — трагически повторил премьер. — И я вознаграждён, стократ вознаграждён: план, который я ему предложил, был для фюрера очевидной неожиданностью.
— Как! — удивлённо воскликнул Бен. — Он не имел намерения взять Судеты?
— Но он собирался сделать это с грохотом, с битьём посуды и натворить бог знает что. Мне пришлось уверить его, что нет никаких препятствий к тому, чтобы приступить к делу теперь и без драки. Мне кажется, я убедил его: нет никакого смысла тратить на это порох, который пригодится для дел более важных.
— Тут я вас не вполне понимаю, дорогой Невиль.
— Мы с ним приблизились к пониманию наиболее существенных пунктов основных требований немцев в отношении отстранения СССР от решения судеб Европы.
— Это великолепно, Невиль! Просто великолепно!
— Да, да, Советскому Союзу нечего делать там, где мы можем все устроить путём двусторонних переговоров!
— Правильный путь, Невиль, совершенно правильный путь!
— Я куплю этого коротышку ценою пустячной подачки — Чехословакии. Это не для печати, Бенджамен, — я даже велел выбросить это из записи беседы, но я дал Гитлеру слово: если он потерпит полгода, за Судетами последует вся Богемия. Пусть только он теперь же даст публичную клятву, будто ничего не хочет, кроме Судет.
— Как умно, как умно, Невиль! — умилённо воскликнул Бен. — Общественное мнение Англии будет успокоено.
— А тогда мы увидим, как устроить и вторую часть подарка. Даю вам слово Чемберлена, мы проведём коротышку, как волка: вместо жирного телёнка подсунем ему чешскую мышь. Не пройдёт и года, как он станет нашим союзником. — Чемберлен сложил руки на впалом животе и мечтательно устремил глаза к потолку. — Представьте себе Европу, где в центре формируется такой стальной кулак, как Германия, на юге сидит Муссолини, на востоке Польша Бека…
— Ну, Бек — приобретение сомнительное, — покачав головою, произнёс Бен, — этот господин способен нас продать.
— Прежде чем он соберётся продать нас, мы продадим его, — скрипуче рассмеялся премьер и весело поиграл старомодной цепочкой, перепоясывавшей жилет. — Да, да, клянусь всевышним. На востоке — Польша полковников, а на том конце земного шара — японцы. Россия в клещах!
— Вы забыли Америку, Невиль.
— Америка?.. Ах, да, Америка! Пустяки! Штаты будут с нами. Душой Рузвельт с нами, поверьте, Бенджамен.
— Надеюсь, сэр, надеюсь.
— Могу вас уверить, Бен, — вы позволите мне называть вас этим юношеским именем, словно бы мы снова студенты?.. Я говорю: последствия реализации моего плана выйдут далеко за пределы нынешнего кризиса.
— Ещё бы, они могут произвести настоящий переворот в международной обстановке. — И вдруг вспомнив: — Кстати, Невиль, какова была сегодня погода над каналом?
— О, я чувствовал себя молодцом.
— Не было ли тумана или чего-нибудь в этом роде? — беспокоился Бен.
— Не знаю, Бен, я, кажется, вздремнул.
— Полёты над каналом теперь опасны.
— У нас отличный пилот — мастер своего дела.
— Я очень взволнован…
— Обратно мы полетим вместе, и вы будете чувствовать себя, как если бы плыли на пароходе. Сказать вам откровенно, Бен, я, кажется, ни за что не решился бы на такое путешествие, не позвони мне Даладье из Парижа и не посоветуй эту поездку.
— Я же первый предложил вам её в своём письме, — озабоченно проговорил Бен.
— В письме?.. Ах, да, отлично помню, как же, как же, в письме…
— Я ещё сообщал вам… гм-гм… — Бен огляделся и договорил полушопотом: — Я уведомил вас о заговоре генералов.
— Ах, вот что! — Премьер опять закивал головой. — Помню, помню! Что же вы мне сразу не сказали? Отлично помню…
Бен понял, что премьер притворяется, будто все забыл, и подробно повторил, ради чего прилетал в Лондон. Только тогда Чемберлен «вспомнил» все.
— Дорогой мой, — сказал он, — я с этим не согласен, совершенно не согласен. Нет оснований сейчас убирать этого нахала. Это от нас никогда не уйдёт. А сейчас мы с ним сговоримся. Он нам пригодится, вполне пригодится… вполне… вполне…
Премьер спал. Его голова была откинута на спинку кресла, и кадык ритмически двигался под морщинистой кожей непомерно длинной старческой шеи.
Бен некоторое время сидел в нерешительности, потом осторожно кашлянул. Чемберлен вскинул тёмные веки и поглядел на него мутными, усталыми глазами.
— Я вам больше не нужен, сэр?
— Ах, это вы, Бен. Извините… мне показалось, что я вас перебил, продолжайте, пожалуйста…
— Я могу итти, сэр?
— Пожалуйста, не обижайтесь, Бен, но я вам должен сказать: Сити совершенно не удовлетворено вашей поездкой в Чехию, совершенно.
— Я сделал больше, чем мог, — обиженно проговорил Бен.
— Ах, вы меня не поняли, совершенно не поняли. Кто смеет думать, что можно было сделать больше! Кто, я вас спрашиваю? — Он с трудом поднёс руку к лицу и подёргал себя за жалко обвисший ус. — Попросту они хотят, чтобы там побывал более близкий им человек, их человек… Они просили меня ещё раз послать
