открыли конференцию, на которой решают судьбу Чехословакии без участия чехословацких представителей.
— Этого не может быть, — тихо проговорил Даррак. — Они не посмеют… не посмеют!
Гарро опустился на край его койки. Молчание нарушил Август.
— Пансион для нервных барышень! — Он придвинул к себе консервы, отвинтил крышку фляжки и бережно налил её до краёв. Прежде чем выпить, насмешливо оглядел остальных.
Следующим налил себе Каске. Он заметно волновался, но старался делать все, как священник. Глядя на них, ткнул вилкой в банку и каптенармус. Когда Ярош потянулся к фляжке, она была уже наполовину пуста. Он сделал глоток и передал её телефонисту.
— Может быть, вы и правы, — сказал Гарро. — Иначе действительно тут можно повеситься, пока эти господа заседают в Мюнхене.
Но на его долю во фляжке уже ничего не осталось.
— Жаль, — сказал он. — У тебя, Ярош, ничего нет?
— Нет…
Каске полез в свой ранец и, достав две бутылки коньяку, с торжествующим видом поднял их над головой.
21
Гарро взглянул на часы.
— Странно, должны бы уже быть какие-нибудь известия.
Все, словно сговорившись, поглядели на телефон.
Гарро потянул к себе лежавшую на постели Даррака раскрытую книгу. Пробежав глазами с полстраницы, он сказал с усмешкой:
— Если бы старик знал, что ему придётся принять участие в обороне и этих фортов, тоже предаваемых французскими министрами!..
— В этом и сила Гюго, — сказал Луи: — сказанное им сохраняет смысл на долгое время.
Он взял книгу из рук Гарро и прочёл вслух:
— «Вы, потомки тевтонских рыцарей, вы будете вести позорную войну, вы истребите множество людей и идей, в которых нуждается мир. Вы покажете миру, что немцы превратились в вандалов, что вы варвары, истребляющие цивилизацию». — Луи торжественно простёр руку. — «Вас ждёт возмездие, тевтоны. История произнесёт свой приговор…»
— И привести его в исполнение суждено нам! — крикнул Ярош. Он был возбуждён, его глаза блестели.
— Если бы форт мог передвигаться, подобно танку, он перешёл бы сейчас в атаку, — насмешливо проговорил Август.
— Неужели ещё ничего неизвестно?
Гарро вопросительно посмотрел на телефониста. Тот, нахмурившись, постучал рычагом, подул в трубку, осмотрел аппарат, проводку, недоуменно пожал плечами и несколько раз крикнул:
— Алло!.. Алло!..
Центральный пост не отзывался.
Гарро провёл ладонью по вспотевшему лбу.
— Это не может быть…
Август злорадно ухмыльнулся:
— Все, все может быть там, где люди не знают своего долга.
— Отец мой, вы прекрасно сделаете, если пройдёте в другое помещение, — резко сказал Гарро.
Ему только сейчас пришло в голову, что не следует оставлять в каземате ни этого попа, о котором давно ходят слухи, не располагающие в его пользу, ни подозрительного Каске, чьи пронацистские симпатии были известны всему заводу.
Гарро отрывисто бросил:
— Рядовой Каске! — В голосе его звучали нотки, заставившие механика вскочить и вытянуть руки по швам. — Вы пойдёте со мной. — И пока Каске брал винтовку и надевал шлем, Гарро пояснил Ярошу: — Мы дойдём до центрального поста, узнаем, в чём там дело. Оттуда я позвоню сюда.
Август молча поднялся и последовал за ними. Скоро их шаги смолкли в чёрном провале бетонного тоннеля, и в каземате снова не стало слышно ничего, кроме звонкого падения капель. Четверо солдат, как зачарованные, глядели на молчащий телефон; пятый — каптенармус, — отяжелев от коньяка и еды, клевал носом, сидя на койке, потом приткнулся к изголовью и заснул.
Ярошу казалось, что там, на земле, поверх многометровой толщи брони, изрытой норами казематов и ходами потерн, уже произошло что-то, что решило их судьбу, судьбу страны, народа, может быть всей Европы. Ему ни на минуту не приходило в голову, что молчание телефона могло быть простой случайностью. Маленький аппарат представлялся ему злобным обманщиком, злорадно скрывавшим от них, заточенных тут, важную, может быть роковую, тайну мирового значения…
Цихауэр то и дело подносил к уху карманные часы, словно движение секундной стрелки было недостаточным доказательством того, что они идут.
Прошло с четверть часа. Гарро давно должен был достичь центрального поста. Луи переводил взгляд с телефона на часы Цихауэра и обратно.
Телефонист несколько раз в нетерпении снимал трубку и дул в неё.
Ярош насторожённо следил за действиями телефониста. Когда тот в отчаянии бросил немую трубку на рычаг, Ярош спросил Цихауэра:
— Ты думаешь, что уже началось?
Цихауэр сердито повёл плечами.
— Если война начинается с того, что в фортах перестаёт работать связь, то…
— Ну?.. Что ты хочешь сказать? — нетерпеливо спрашивал его Луи.
— …поздравить нас не с чем.
— А как ты думаешь, Руди, — спросил телефонист, — они действительно такие негодяи или просто дураки?
— Ты о ком?
— Мюнхенские продавцы.
— Мне кажется, что Чемберлен — старый подлец. У него простой расчёт: заткнуть Гитлеру глотку за счёт Франции.
— А французы! Дураки или предатели?
— А французы?.. Одни из тех, кто согласился на Мюнхен, — дураки, другие чистой воды предатели, — не задумываясь, сказал Цихауэр.
— Господи боже мой! — в отчаянии воскликнул телефонист. — И всегда-то одно и то же: чем больше у людей денег, тем меньше у них совести. Словно золото, как ржавчина, ест человеческую душу.
— Пожалуй, ты не так уж далёк от истины, дорогой философ, — сказал Ярош.
— Да, жизнь частенько оказывается неплохим учителем. Какая книга может так открыть глаза на правду, как жизнь? — спросил Цихауэр.
— Тому, кто хочет видеть.
— Таким, как мы, незачем ходить по земле с завязанными глазами, — сказал телефонист.
— А именно этого-то и хотели бы те — «хозяева» жизни, — сказал Цихауэр.
— Это верно, — согласился телефонист. — Если бы мы могли на них работать без глаз, они ослепляли бы нас при самом рождении.
— Договорились, — неприязненно бросил проснувшийся каптенармус. — Тебя послушать, выходит, что ежели у человека завелось несколько тысчонок, так он уже вроде зверя.
— А разве не так? Разве все эти типы, там, наверху, не хуже зверей?! Разве они знают, что такое честь, патриотизм, честность?! — гневно воскликнул Ярош. — Разве для них отечество не там, где деньги? Не готовы ли они продать Чехословакию любому, кто обеспечит им барыш? — Ярош кивкам указал на телефониста: — Он верно сказал: всюду одно и то же. Все толстобрюхие заодно с этой шайкой — в Англии, в Германии, у нас. Всюду фабрикант — фабрикант, всюду помещик — помещик. Кровь для них — деньги. Честь — барыш. Наши чешские ничем не хуже остальных.
