даже вспомнил, что эти сапоги он надел именно перед поездкой на «Анне», взяв их у шкипера. Сегодня ему понадобилось забегать домой, чтобы переобуться. Не потому ли он менял обувь, что в этих тяжёлых морских сапожищах было несподручно бегать по горам? А может быть, он был даже настолько дальновиден, что не хотел оставить на сапогах следы острых камней. Царапины могли привлечь внимание и вызвать расспросы, где он умудрился изрезать сапоги? Расчёт был верен. И если бы он был именно таков, то я готов был признать самообладание этого старика, умеющего так ловко разыгрывать роль убитого горем человека и столь хладнокровно продумывать каждый свой шаг.
Я был так поглощён этими размышлениями, что не слышал, о чём говорят за столом. Мое внимание привлёк странный знак, дважды повторённый Кручининым кассиру. Повинуясь этому знаку, кассир опасливо приблизился к Кручинину. Ни мне, ни, конечно, остальным не было слышно, о чём они шептались. И только я один видел, как Кручинин передал кассиру довольно внушительную пачку банкнот. Кассир поспешно спрятал её и вернулся к столу.
Вскоре все мы заметили, что хозяйка с трудом сидит за столом. Пора было расходиться и дать ей покой. Кассир нехотя поднялся со своего места и выжидательно глядел на пастора. Можно было подумать, что он боится идти домой один. Пастор, в течение всего дня не отстававший от него ни на шаг, на этот раз довольно резко сказал:
— Идите, идите, Видкун, я сейчас вас догоню.
К моему удивлению, я не заметил в кассире и тени недовольства таким заявлением. Наоборот, он даже как будто обрадовался и, поспешив всем поклониться, ушёл.
— Можно подумать, что старик боится ходить один, — сказал я пастору.
— Так оно и есть, — подтвердил пастор. — А получив от вашего друга такую пачку денег, — пастор выразительно глянул на Кручинина, — он будет трястись, как осиновый лист.
Я не заметил ни смущения, ни удивления у Кручинина, когда он узнал, что пастор видел, как он передавал деньги Хеккерту.
— Согласитесь, что старик заслужил эту тысячу крон, — спокойно произнёс мой друг.
— Малая доля того, что он должен получить в награду за открытие немецкого клада.
— Тысяча крон!.. Но я не понимаю, о каком кладе вы говорите? — воскликнул пастор.
— О ценностях ломбарда, спрятанных немцами.
— А при чём тут наш кассир?
— Теперь я… знаю, где они спрятаны. И должен вам признаться: не понимаю, как вы при вашей проницательности и влиянии на кассира давным-давно не узнали от него эту тайну.
— При моём положении, знаете ли, было бы не совсем удобно соваться в такого рода дела.
— Но теперь, когда мы уже знаем, где спрятаны ценности, вы, конечно, поспособствуете, чтобы вещи попали в руки владельца?
— Завтра же переговорю об этом с фогтом, — сказал пастор,
— Значит, позволите передать это дело в ваши руки? Я здесь совершенно посторонний и случайный человек.
— Как вам будет угодно… Мне остаётся только узнать, где… их искать.
— Завтра я покажу вам это место в горах, там, в сторонке от Северной дороги.
— Однако мне пора, — спохватился пастор. — А то кассир подумает, что я его покинул на волю разбойников, которые, по его мнению, только и знают, что охотятся на его особу. Спокойной ночи!
Весело насвистывая, Кручинин отправился к себе в комнату. А я, ничего не понимая, уныло плёлся за ним, задавая себе вопрос, следует ли расспросить обо всём Кручинина или подождать, пока он сам соблаговолит поделиться со мною.
И не успел я додумать, как вдруг на улице, один за другим, раздались два выстрела. Через минуту к нам в комнату уже стучался хозяин.
— О, господа русские! — лепетал он трясущимися губами: — Кассир убит, пастор ранен!..
8. САМОЕ НЕОЖИДАННОЕ
Не успел я опомниться, как Кручинин был на улице. Я бросился следом.
Несколько человек уже возились около лежащего на земле кассира. Пастор приказал положить Хеккерта на разостланное пальто и внести в гостиницу. Сам пастор был невредим, только в его куртке была сквозная дыра от пули.
С ловкостью, близкой к сноровке медика-профессионала, пастор принялся за оказание помощи Хеккерту. У того оказалось сквозное пулевое ранение в верхнюю часть правого и в середину левого лёгкого. Остановив кровь и наложив повязку, пастор наскоро рассказал, как всё произошло: нагнав медленно бредущего кассира, пастор взял его под руку и едва они успели сделать несколько шагов, как им в лицо сверкнула вспышка выстрела и пастор тут же почувствовал, как кассир повис на его руке. Тотчас раздался и второй выстрел. Пастору показалось, что пуля обожгла ему левый бок. Выстрелы были произведены с такой близкой дистанции, что буквально ослепили и оглушили пастора. Он не мог разглядеть стрелявшего, который скрылся.
Воцарившаяся тишина была нарушена появлением Рагны. Узнав о положении отца и о том, что, по мнению пастора, он будет жить, она попросила оставить их наедине. Через несколько минут она вышла из комнаты и сказала, что немедленно уходит, чтобы позвать фогта и аптекаря. Так хочет отец.
Пока мы с пастором помогали ей в холле одеваться, Кручинин вернулся в гостиную, где лежал больной. Но пробыл он там очень недолго. Пастор ещё только затворял дверь за Рагной, а Кручинин уже вернулся в холл.
— Я не хотел расстраивать девушку, ваш диагноз не совсем точен, — обратился Кручинин к пастору, — по-моему, кассир плох.
— Вы думаете… он умрёт?
— Совершенно уверен, — решительно произнёс Кручинин.
— В таком случае мне лучше всего быть возле него, — сказал пастор.
— Да, конечно. Во всяком случае до тех пор, пока не придёт хотя бы аптекарь.
Пастор послушно прошёл в гостиную. Жестом приказав мне оставаться у двери, Кручинин одним неслышным прыжком очутился возле вешалки, где висели пальто кассира и верблюжья куртка пастора, снял их и поспешно унёс к себе в комнату. Через несколько минут он выглянул в дверь и, поманив меня, сказал:
— Дай мне твою лупу и оставайся тут. Постарайся занять пастора, если он выйдет. Но ни в коем случае не мешай ему поговорить с кассиром. Мне кажется, что этот разговор кое-что ещё выяснит.
Я был чрезмерно утомлён переживаниями этого дня и, по-видимому, задремал на несколько минут. Во всяком случае, мне показалось, что во сне слышу шум подъехавшего автомобиля. Открыв глаза, я успел увидеть, как гаснет за окном яркий свет автомобильных фар. По-видимому, услышал приближение автомобиля и Кручинин: он вбежал в холл и торопливо повесил на место куртку пастора и пальто кассира.
Пастор, сидевший в гостиной, окна которой выходили на другую сторону, ничего не знал. Он вышел в холл лишь тогда, когда там уже раздевались фогт и приехавший с ним врач.
Осмотрев Хеккерта, врач заявил, что опасности для жизни нет. Он сделал предохранительное впрыскивание, переменил повязку и заявил, что утром извлечёт застрявшую в левом боку пулю.
Все вздрогнули от молодого радостного смеха, которым огласилась вдруг гостиная. Оказалось, что это смеётся пастор.
— Простите, — сказал он, несколько смутившись. — Не мог сдержать радости. Он будет жить?! Это хорошо, это очень хорошо! — он стремительно подошёл к врачу и несколько раз сильно потряс ему руку.
Всё это было сказано с такой заразительной весёлостью и простотой, что все невольно улыбнулись.