Как раз в это время вернулась и Рагна. Она привела аптекаря, которому уже нечего было делать около больного.
Я всё ещё не мог понять, почему Кручинин держит фогта в неведении и не расскажет ему, кто истинный убийца шкипера. Когда же, наконец, он намерен навести власти на правильный след и избавить их от поисков ни в чём не повинного Кнуда?
Фогт, словно угадав мои мысли, вдруг сказал:
— Кстати, нам так и не удалось найти след Кнуда Ансена. Парень исчез. Боюсь, что он перешёл границу.
— Десница всевышнего настигнет грешника везде, — уверенно сказал пастор. — Мне от души жаль этого парня: он заблудился, как и многие другие слабые волей. Нацисты слишком хорошо знали, в чьих рядах им следует искать союзников. Моральная неустойчивость, чрезмерная тяга к суетным прелестям жизни… Мне жаль Кнуда!
— Таких нужно не жалеть, а наказывать. Беспощадно наказывать, — сердито произнёс фогт.
— Позвольте мне с вами поспорить, — неожиданно сказал Кручинин. — Почему-то мне кажется, что таких, как Кнуд Ансен, наказывать совершенно не за что.
— Вы хотите сказать, что в преступлениях молодёжи бываем виноваты мы, старики, не сумевшие воспитать её?
— Вас я тоже не хочу решительно ни в чём обвинять.
— Простите меня, но я совершенно не понимаю, о чём идёт речь, — удивился фогт.
— Надеюсь, что очень недалека минута, когда вы всё поймёте, — сказал Кручинин.
Он умолк, к чему-то прислушиваясь.
Все мы невольно замолчали и тоже напрягли слух. В наступившей тишине можно было расслышать что-то, похожее на шипение граммофона, потом лёгкий щелчок — и всё смолкло. Кручинин рассмеялся.
— Я едва не забыл об этой игрушке, — сказал он и достал из-под дивана, на котором лежал кассир, чёрный ящик фонографа. Приезжие с удивлением смотрели на аппарат, с не меньшим изумлением глядел на него и пастор, хотя ему эта вещь была хорошо знакома.
— Как он очутился здесь? — спросил он Кручинина.
— О, мы забыли предупредить вас, господин пастор, — виновато пролепетала хозяйка гостиницы. — Мы разрешили русскому гостю записать вашей машинкой несколько песен.
Пастор сделал было шаг к аппарату, но Кручинин преградил ему путь.
— Зачем вы его запустили… сейчас? — все так же тихо спросил пастор.
— По оплошности, — сказал Кручинин.
— Прошу вас… Дайте сюда аппарат, — в голосе пастора послышалась необычная резкость.
— Позвольте мне сначала взять мои диски.
— Позвольте мне взять аппарат, — настойчиво повторил пастор.
По лицу Кручинина я понял, что пастору ни за что не удастся овладеть своим аппаратом. По-видимому, пастор понял, что ему предстоит выдержать серьёзную борьбу. И совершенно неожиданно, через две — три секунды после того, как он так настойчиво высказал своё требование вернуть ему аппарат, пастор уже, как всегда, заразительно смеялся и, беззаботно махнув, сказал:
— Делайте с этой штукой, что хотите. Я дарю её вам на память о нашем знакомстве… и, если позволите, в залог дружбы.
— Вы даже не представляете, какое удовольствие доставляете мне этим поистине королевским подарком! — воскликнул Кручинин.
Он хотел ещё что-то сказать, но вместо того поднял с пола аппарат, тщательно завёл его и, переключив с записи на воспроизведение звука, — отпустил диск. К всеобщему удивлению и, вероятно, конфузу Кручинина, диск издавал только монотонное шипение. Пастор принялся спокойно набивать трубку. И когда мы все были уже уверены, что ничего, кроме нелепого шипения, не услышим, совершенно отчётливо раздались два голоса: один — пастора, а другой — кассира. Между ними происходил диалог:
КАССИР. …оставьте мне жизнь…
ПАСТОР. Вы были предупреждены: в случае неповиновения… -
КАССИР. Клянусь вам…
ПАСТОР. А эти деньги?!. Он знает всё. Он сам сказал мне.
КАССИР. Я честно служил… вам…
ПАСТОР. Пока вы служили, мы вам платили… А за измену нам у нас не щадят… Единственно, о чем я жалею: вас нельзя уже повесить на площади в назидание другим дуракам. Никто не будет знать, за что наказаны ваш глупый брат и вы сами…
Больше мы ничего не услышали: два удара — по фонографу и по лампе — слились в один. Прыжком звериной силы пастор достиг двери. Ещё мгновение — и он очутился бы на улице. Но он не рассчитал. Кручинин оказался у двери раньше. Я услышал злобное хрипение пастора. Через мгновение луч моего фонарика помог мне придти на помощь Кручинину.
Наконец, нам удалось скрутить противнику руки, и он лежал на полу, придавленный коленом Кручинина.
Но немец не смирился. Он пускал в ход ноги, зубы, голову, боролся, как зверь, не ждущий пощады. Успокоился он лишь тогда, когда нам удалось связать ему ноги.
Первое, что я увидел в ярком свете электричества, было лицо кассира. Без кровинки, искажённое судорогой боли, оно было обращено к фогту. Слёзы, самые неподдельные и обильные слёзы текли из мутных глаз Хеккерта. Это было так неожиданно и так невероятно, что я застыл от изумления.
— …Подойдите ко мне, — обратился он к фогту… — я знаю, меня нужно арестовать, я очень виноват перед вами, очень виноват…
— Вы виноваты не передо мною, Хеккерт, а перед своим народом.
— Я знаю, я виноват перед всеми… Я должен был раньше сказать вам, что он был оставлен тут гуннами, чтобы следить за нами, за мною, чтобы охранять ценности. Он должен был переправить их в Германию, когда гунны прикажут.
— Пастор! — с удивлением воскликнув фогт.
Он никогда не был пастором, он… он фашист
— И вы знали это?
Кассир упал на подушку, не в силах больше вымолвить ни слова.
— Прежде всего, господин фогт, — сказал Кручинин, — вам следует послать своих людей в горы, чтобы они взяли спрятанные там немцами ценности. Рагна Хеккерт знает это место.
— Как, и вы? — воскликнул фогт. Девушка молча опустила голову.
— Рагна искупила свою вину, — вмешался Кручинин, — Она показала мне, где спрятаны ценности, награбленные немцами.
— Вы знали это и молчали! — фогт обратился к Кручинину с упрёком.
— Вы узнали всё на несколько часов позже меня. А скажи я вам всё раньше, вы сочли бы меня сумасшедшим. Кто поверил бы, что шкипера убил пастор? Кто поверил бы, что в кассира стрелял пастор? Кто, наконец, поверил бы тому, что пастор, спрятал ценности? Вот теперь, когда вы знаете, что этот немец никогда не был тем, за кого вы его принимали, я объясню, как всё это случилось, и тогда вы поймёте, почему я молчал.
— Но Кнуд, где же Кнуд и что с ним будет? — вырвалось у Рагны. — Ведь все считают его не только непутёвым человеком, но и преступником!..
— Не отложить ли нам беседу до утра? — проговорил Кручинин.
— Все до того, устали, что больше всего хотят, вероятно, очутиться в постелях. Впрочем, я охотно объясню всё, что вы пожелаете знать.
