отсутствовала рубрика «Писатели», она сумела-таки дать мне несколько весьма полезных советов. К примеру, ее внимание привлек мой
– Стабильная нестабильность! – вынесла она свое суждение. Полнейшая несовместимость.
Ш калой предусматривалось четыре
От последнего она мне посоветовала непременно отучиться! На худой конец, лучше взгляд «избегающий».
– Когда вы задумчиво поднимаете бровь и смотрите вдаль – это жест в любом случае красноречивый. Куда лучше, чем такие лихорадочные, испытующие взгляды. Вместо этого возьмите и просто уйдите в себя.
Нет, правда, совет недурен, как, впрочем, и сам маршрут!
Возникли проблемы и с тем, как я двигаю руками.
Покачивая головой, она наблюдала, как мои пальцы быстро, беспорядочно перемещаются, причем без видимой логики. Мы пришли к единому мнению, что предпочтительнее было бы приучить себя к меньшему количеству, но зато куда более видных, значимых жестов: рука на подбородке; набивание трубки; поигрывание ручкой.
– Вот, так гораздо лучше, – заверила она, когда я наугад пощупал свой небритый подбородок.
Все это оказалось очень непросто. Слегка походило на прием у фотографа, когда тебя непрерывно дергают из стороны в сторону, ты чувствуешь себя все более стесненно, а потом вдруг слышишь окрик:
– Да не будьте же вы таким скованным, расслабьтесь!
Когда время консультации подошло к концу, мы выпили по чашечке кофе.
– А вам вообще нравится ваша профессия? – полюбопытствовала она.
– Ах, писательство отличная профессия – когда не надо писать.
– А вы уже много книг написали?
– «Каждая жизнь», – ответил я (глядя при этом вдаль). – Это такой роман.
Она кивнула. Я не знал, относилось ли это к моим словам или к моему исправно
– Я тебя с трудом узнала!
– А это вовсе и не я, – прогудел я низким голосом и посмотрел в сторону.
– Вот как? Ну что ж, тогда прошу меня простить.
Эллен бросилась мне на шею.
В прихожей, пока я ставил свой чемодан, она еще раз изучающе оглядела меня. Смущенно хихикнула. Неуверенно провела ладонью по моей полупустой голове, будто на ней вдруг появилось что-то новое. В прихожей мы еще раз обнялись, и я мельком глянул на себя в зеркало: «Боже, какой ужас!»
– Но ведь волосы снова отрастут. – Она пыталась меня утешить. От этого стало еще тошнее.
Вскоре мы почувствовали, что за последние недели оба отвыкли друг от друга. Что удивительного? Не считая редких звонков, скорее на уровне краткого обмена информацией, контакта между нами не было вовсе.
Последняя новость, которой я еще не знал: после долгих лет напомнил о себе отец Беньямина. После всего, что я слышал про этого стрекозла, известие меня не удивляло. Эллен была возмущена. Поведением бывшего мужа. Но еще больше тем, как легко я ко всему отнесся.
Нашу встречу то и дело омрачали возникавшие недоразумения. Разгружая посудомойку, я вдруг забыл, куда надо ставить большую итальянскую салатницу. Эллен взяла ее у меня и поставила на положенное место. Ни слова. Один лишь взгляд, и его хватило.
Потом, когда я вздумал было повторить с Беньямином таблицу умножения, выяснилось, что с этой темой давно покончено, и вообще ее проходили еще в прошлом учебному году. Теперь же они изучали переменные, перед которыми я был по меньшей мере так же беспомощен, что и Беньямин. Кроме того, завтра выходной, таким образом, исчерпан и сам вопрос.
Позднее, вечером – мы еще сидели на кухне – Эллен заметила:
– Ты изменился.
Меня это опечалило.
– Да нет же, – добавила она. – Это ведь хорошо.
Я помрачнел еще больше.
Кстати, идея с ток-шоу не пришлась ей по вкусу.
– Ты в своем уме? – спросила она. – Тебе ведь это совсем не нужно.
Очевидно, она понятия не имела, как много – а точнее,
– Но почему? – возразил я. – Наоборот, это необходимо, как реклама.
– Все равно, – сказала она. За это вот «все равно» я бесконечно ее любил.
Я налил ей вина.
– Мы живем в мире средств массовой информации, Эллен. Принцип моментального изображения занял в нем главенствующие места. Лицо – это послание. То же самое, кстати, говорит и фрау Сцабо.
Эллен понимающе кивнула.
Потом, выдержав паузу:
– А собственно, кто это – фрау Сцабо?
– Точно я и сам не знаю.
– Ага. Все ясно.
– Эллен! Если ты на что-то намекаешь, учти: я эту фрау доктора Сцабо только один… нет, два раза и видел. Мельком. Она вроде бы исследует учения Лафатера, хотя И не совсем так. По правде говоря, когда мы встретились В Цюрихе, она успела основательно вывести меня из себя. Требовала от меня того, что я не мог ей дать.
– Вот как.
– Эллен, поверь: я безумно счастлив, что больше не имею с ней никаких дел.
– Ты мне только вот что объясни, ладно? Почему ты в последнее время с упорством осла копаешься во всемирной истории?
Я этого и сам не знал. Мне только хотелось – в данном случае это казалось уместным – испытать действие
Эллен покачала головой:
– Ты слишком легко позволяешь собой помыкать. Кто-то говорит тебе: сделай что-нибудь о Лафатере – и ты берешься за Лафатера. Кто-нибудь другой…
– Нет уж, секундочку! Идея была моя. И над Лафатером я работаю по собственной воле.
– Тем хуже! Ты вообще-то уверен, точно ли всегда знаешь, чего хочешь?
– Послушай, ты несправедлива.
– А еще все это, что ты рассказал о пресловутом фильме!.. То у них фильм с женщинами. Отлично, ты вставляешь женщин. Через минуту все меняется: женщин не надо. Прекрасно! Ты их вычеркиваешь. Я во всем этом не очень-то разбираюсь, но возможно, все же не повредило бы и немного достоверной информации.
– Эллен, это ведь
– Ну да! Весь мир – всего лишь игрушка. А ты делаешь с ним то одно, то другое, смотря что в голову взбредет. Выходит, так?
– В чем ты меня, собственно, обвиняешь?
– Ни в чем.
– Это все?
– Да.
– И только-то, – с горечью пробормотал я…
