– Сколько же мы не виделись? – внезапно на полном серьезе пожелала узнать от меня незнакомка.
Я состроил шутливо-сосредоточенную мину.
– А ты совсем не изменился, – ласково упрекнула она. – Есть планы на вечер?
Я пожал плечами. Библиотекарь, единственный человек, с которым я до этого момента успел познакомиться в Е. и который после чтения, собственно, еще собирался выпить со мной пива, исчез теперь безвозвратно.
– Ну, тогда пошли, – сказала она и подхватила меня под руку. – Нам ведь так много нужно друг другу рассказать.
Храня молчание, мы шли вниз по ночной улице.
Я прозевал момент, когда мог отступить!
Энслин встречает женщину, утверждающую, что она его знает, а возможно, и знающую его на самом деле, но он не узнает ее или, того хуже, и вовсе с нею не знаком. Что может быть тому причиной?
Вариант первый: хроническая забывчивость Энслина?
Нет, не годится это! Речь идет о моей забывчивости, Энслин тут ни при чем. Он и без того достаточно страдал. Не хватало еще мне напялить на него свою маску. Если Энслин должен стать главным героем, действительно заслуживающим этой роли, я обязан снабдить его качествами, несвойственными мне самому.
Стало быть, второй вариант: Энслин путешествует инкогнито, под чужим именем. Он выдает себя за другого.
А этот другой, по стечению обстоятельств, является кем-то, кого женщина действительно знала много лет назад. И что теперь?
Мы шли в сторону рыночной площади.
Вначале Энслину так или иначе придется плыть по течению, ожидая удобного случая, чтобы смыться.
Перед витриной «City-Optik» я увидел супружескую пару. Они тоже присутствовали на моем чтении. Я хорошо запомнил их идиотские, абсолютно одинаковые цветные очки. Завидев нас, эта парочка ночных бегунов целеустремленно переметнулась на нашу сторону улицы, так что теперь нам неизбежно предстояло поравняться с ними.
– Доброго вам вечера, фрау Буггенхаген, – приветливо пожелала змеюка в очках, а ее муж ухмыльнулся мне с непозволительно заговорщицким видом.
Счастливая случайность! Энслин выяснил имя женщины. Зацепка? Да, но это имя ни о чем ему не говорит, и теперь он смекает, что знакомство, вероятно, было просто шапочным. Шаг вперед, шаг назад.
Женщина, которую я вел под руку – фрау Буггенхаген, как оказалось, – еще крепче прижалась ко мне.
– В «Подземелье башни»? – предложила она, когда мы вновь остались одни. – Теперь называется «Интермеццо».
– Да, с удовольствием, – промямлил я с отсутствующим видом. – Конечно.
Скорее всего какая-нибудь пиццерия или что-то в этом роде.
Энслин следит, чтобы роль проводницы оставалась за женщиной: сам он этих мест не знает. Шагая рядом, он вглядывается в ее профиль – ничего больше во время этой вечерней прогулки не разглядишь. Но профиль почти ни о чем не говорит. Кроме того, по понятным причинам Энслин позволяет себе лишь украдкой бросать взоры на свою даму!
Разумеется, это неоспоримый факт физиогномики: неясный силуэт приковывает к себе особое внимание – именно он больше, чем что бы то ни было, выдает основные особенности личности, позволяя, в каком-то смысле, сделать своего рода эскиз характера. Выражает он мало, но то немногое, что выражает, если верить Лафатеру, – чистая правда.
Но как ни пытается Энслин приложить к делу свои физиогномические познания, объединить отдельные элементы в цельную картину ему не удается.
Область лба, полуприкрытого темной завесой волос, как следует разглядеть мудрено. Нос? На первый взгляд он принадлежит к разряду тех, которые принято называть вздернутыми. Ну а на второй взгляд? Тут уже возникают сомнения. Возможно, из-за изящной горбинки, в которую, неуловимо изгибаясь, переходит линия носа: она, словно предвосхищая вздернутость как таковую, лишает нос самой его сути – вызывающе хвастливого эффекта. Жаль, думает Энслин. Какой шанс упущен!
Верхняя губа являет собой не что иное, как обычный переход ко рту – увы, ничего примечательного. «Вот досада…»
Зато подбородок весьма красноречив! Четко очерченный. Свидетельствует о недюжинной энергии своей обладательницы. Однако в соотношении с другими чертами лица он явно маловат. А потому выглядит впалым, из чего можно сделать вывод о скованности и нервозности.
Основной же вопрос, ради которого Энслин, все же будучи дилетантом, вчитывается в это чуждое ему лицо, остается без ответа: является ли его спутница человеком, которому он, ничем не рискуя, может ясно, откровенно сказать: «Ладно, положение довольно глупое, но я считаю, что должен вам кое-что объяснить…» Он этого не делает.
Никогда ведь не знаешь, чего ожидать от женщин, если они почувствуют себя обманутыми. В любом случае у Энслина нет желания из-за этой дамы раскрывать свое инкогнито.
Какой псевдоним он выбрал себе для путешествия? Весь мир в восемнадцатом столетии путешествует инкогнито. Гёте, например, разъезжает по Италии, именуя себя господином Мюллером или Меллером. А Энслин? Нелепый вопрос: Лафатер, разумеется.
Ах, вот оно что, новый аспект: выходит, он повстречал здесь давно забытую любовь Лафатера. Любопытно! Теперь ему ни при каких обстоятельствах нельзя выдать себя. Положение становится захватывающим!
Я молча шагал в ногу с фрау Буггенхаген и ждал подходящего случая, чтобы сказать ей: «Слушай, извини, я ужасно устал. Думаю, мне скоро пора в отель…»
– Как хорошо вот так просто идти с тобой по городу.
– Да, – ответил я.
– Как тогда.
Все, что женщина впоследствии рассказывает ему, вращается вокруг этого самого «тогда». Последовательность событий в большинстве своем ему неизвестных, очевидно, такова: вначале имело место загадочное «тогда», в котором он, то бишь Лафатер, должно быть, очень много значил для этой дамы. К счастью, с тех пор, судя по всему, уже много воды утекло. Энслин полагает, что речь идет о мимолетной интрижке, тем паче что в Е. находится отделение Библиотеки Великого Герцогства, – сей факт вполне мог служить объяснением одной или несколькими остановкам Лафатера в этом неприметном городке центральной Германии.
И вот наступило «потом» – судя по таким фразам, как:
– Кстати, а что ты делал потом?
…или…
– Потом ты ведь больше ни разу не появлялся.
«Интермеццо» оказался закрыт.
Повезло.
До этого момента все протекало довольно гладко. Они блуждали по более или менее темным переулкам, немного прошлись рука об руку по ночной улице. По крайней мере в таких условиях Энслину не приходилось держать свою мимику под неусыпным контролем. Совсем другое дело, если бы пришлось сидеть напротив этой женщины в каком-нибудь притоне – в лучшем случае при неверном свете свечей.
Мы повернули обратно, в сторону рыночной площади.
– Ты изменился, – сказала она.
– Вот как?
Эта фраза мне показалась знакомой.
