Немного помолчав, с самым непринужденным видом, как бы между прочим, задаю робкий вопрос Энслина:
– И в чем же?
Она смотрит на него – пронизывает его взглядом! Затаив дыхание, он замирает…
– Раньше ты давно бы уже сказан: «Прости, я устал, мне пора спать».
– Верно, – хриплым шепотом отозвался я. Как глухо звучит мой голос. У Энслина шумит в ушах; ему кажется, будто он распадается на части – симптомы потери чувства реальности. В острой форме. Это как раз и есть самое опасное! Чтобы не выйти из роли, ему приходится пустить в ход весь свой дар самовнушения.
– Мы могли бы пойти ко мне, – неожиданно предлагает она. И тихим, смелым голосом добавляет: – Макс умер на прошлой неделе.
– …Макс… на прошлой неделе… о Боже, – шепчет Энслин. – Быть не может… нет… – Он потрясенно мотает головой. Боже милосердный, что это за женщина? Нa кого он наткнулся! Нимфоманка? Сначала Лафатер.
Затем Макс. Потом… и не придумаешь, чего ждать!
Макс! Услышав это имя, я почувствовал, что в горне слегка запершило. Мой взгляд прояснился – в глухих потемках забвения начали вырисовываться очертания ужасного воспоминания.
Энслин беспомощно смотрит на женщину, молча берет ее за руку и тут замечает, что она во всем черном.
– Сделай так еще раз! – с улыбкой шепчет она. Глаза ее сверкают. В этот момент она обворожительна, а если точнее – безумно прекрасна.
«Эта женщина сошла с ума!» – втайне содрогаясь, говорит себе Энслин.
– Еще не хватало, чтобы ты принес мне свои соболезнования! Ты ведь всегда терпеть его не мог.
Я сглотнул. Опять это першение.
– Ну да, – осторожно вставляет Энслин: он не отрицает, что «тогда» имели место некоторые разногласия с Максом… («Имели место некоторые разногласия с Максом!» – передразнивает она с иронической усмешкой.)
Я остановился.
– Но, Господи Боже, это ведь…
Она ничего не говорит. Мрачно смотрит куда-то вдаль.
– Это случилось внезапно? – интересуюсь я, просто чтобы возвратить наш разговору в более обыденное русло.
– Нет, напротив, очень медленно, – говорит она, столь тоже будничным тоном, судя по всему заставляя себя сдерживаться.
– А… хм… я хочу сказать…
– Если ты имеешь в виду
Дальнейший обмен репликами разрядил обстановку: после пары случайно оброненных словечек вроде «усыпить», «завести нового» Энслин вновь невозмутимо вышагивает с ней рядом. Его губы даже невольно искривляются в ухмылке.
– Вот видишь, – говорит она, печально улыбаясь. – До этого ты просто притворялся. Ты всегда был к нему равнодушен. Актер из тебя никудышный.
– Ах, – он все же чувствует неожиданный укол, – все не так просто, как ты думаешь.
Тут, помнится, я несколько раз чихнул.
Ради всего святого, почему он ничего об этом не знал?! Каждый жест, каждое движение лица Лафатера он изучил в совершенстве. Копировал его речь вплоть до мельчайших оттенков интонации. Идеальный двойник. До такой степени идеальный, что ему никогда – для него это стало правилом – не приходилось представляться Лафатером: его и без слов всегда признавали таковым.
А такая, оказалось, важная мелочь, из-за которой он сейчас чуть не погорел, – роковая аллергия Лафатера на кошачью шерсть… на нее он не обратил внимания! Непростительно. И я снова чихнул.
Женщина рядом со мной вновь стала просто фрау Буггенхаген, а не тем пленительным существом, которое на миг привиделось Энслину. Ее траурные вдовьи чулки опять превратились в самые обычные, черные. Все непристойное возбуждение, все задние мысли испарились, будто их и не было.
Фрау Буггенхаген уловила мой недоверчивый, косой взгляд.
. – Ах вот ты о чем, – сказала она. Мы как раз свернули в боковую улочку. – Прости, я совсем забыла тебе сказать. Я переехала. Живу теперь в старом городе, за парковым павильоном. На Кенигсаллее. Но место очень тихое, приятное.
Я бездумно кивнул… и в этот момент, как шанс на последнюю попытку, увидел нежно-лиловый свет телефонной будки.
Вдруг Энслина осенило!
– Секунду, – говорит он и смотрит на часы. – Подожди, мне еще нужно сделать один срочный звонок.
Ситуация – глупее не придумаешь! Пока женщина чуть поодаль расхаживает взад-вперед, с улыбкой поглядывая на будку, Энслин копошится в замусоленных страницах телефонной книги: Бугге… Буггел… Буггенхаген,
Я прикрыл глаза. Вообразил себя секретным агентом.
Чтобы все было честь по чести, вставил в аппарат свою телефонную карту и наугад набрал комбинацию цифр. Вся эта история с будкой, разумеется, была полной чушью. Ее следовало как-нибудь с грехом пополам приспособить к той эпохе – сделать правдоподобной. Адресная книга? Адресный календарь? Склонив голову набок, я несколько раз терпеливо выслушал «Набранный номер не существует».
Но как ему в те времена посреди ночной улицы могла попасться адресная книга? По крайней мере не следует рассчитывать на два совпадения в одном и том же деле. Это было бы нелепо. Итак, пока оставляем вопрос открытым.
Я повесил трубку и вышел из будки.
– Кстати, ты снова не женился? – осведомилась она.
– Нет.
Она помолчала.
– Моника?… – окликнул Энслин тихо, будто спрашивая.
Она остановилась. Глаза ее мерцали.
– Да, – сказала она. Потом, уже более уверенно, почти требовательно: – Да!
Стоп, снято. Темнота.
Завтракать я пошел в отель.
К моему приходу как раз доставили булочки. Однако завтрак начинался только в семь, поэтому я решил еще немного понырять – в ванне! Как корабль-призрак без руля и без ветрил, плыл я по теплым, пенящимся водам сквозь пар и туман. Внизу, там, где располагались мои ноги, струился теплый Гольфстрим. Наверху капитанский мостик – мозг – был пуст…
– Эй, есть здесь кто-нибудь? – прокатилось по моему черепу гулкое эхо.
Слабея, нежусь в теплых струях.
– Скажи честно, ты любишь меня или автора? – спросил он ее в какой-то миг этой бессонной ночи.
– Тебя.
– Кто я?
– Ты все тот же идиот, что и раньше.
– Почему?
– Потому что ты и раньше всегда задавал мне этот вопрос.
– Ах вот как.
Чуть позже он спрашивает ее, как продвигаются дела с работой; пока она была в ванной, он заметил на книжной полке множество альбомов с репродукциями.
