такт своим, очевидно, совсем невеселым мыслям.
— Ох, Наталья, Наталья, — негромко произнес Игорь Вадимович.
Наташа вскинула голову, облучила шефа взглядом своих голубых глазищ, улыбнулась приветливо- ласково и защебетала:
— Ой, Игорь Вадимович, а я уже всё-превсё сделала! Я как раз хотела подойти к вам и отпроситься на часик пораньше! Я правда всё-превсё сделала! — она чирикала, как птичка, красиво прижав ладошки друг к другу, как бы в молитве, и кокетливо склонив голову к плечику.
— Да? Вот как? — неуверенно промямлил шеф, поджал губы, еще раз посмотрел в сияющие голубые глаза, полюбовался белоснежной улыбкой и, махнув рукой, сказал:
— Ладно, иди! Но я проверю твою работу, имей в виду, — он даже нахмурился и чуть-чуть погрозил пальцем.
— Конечно-конечно! Правильно-правильно! — затараторила Наталья, вскакивая со стула и одновременно выключая компьютер. — Если что не так — я завтра задержусь и всё-превсё сделаю, как надо!
Она уже натягивала пальто ярко-оранжевой расцветки типа «вырви глаз». Все присутствовавшие, в том числе и шеф, с улыбкой смотрели на Наташины сборы — на нее нельзя было смотреть иначе, нельзя было по-иному реагировать на это щебетание, на детский взгляд прелестных глаз, на сумасшедший цвет пальто и кокетливо сдвинутую набок шляпку. Все это вместе, яркое, эффектное, привлекательное и милое, и было — Наташа.
Ожидая лифта на двадцать втором этаже, где располагался офис фирмы, Наташа нетерпеливо переминалась с ноги на ногу: ой, прежде, чем ехать домой, к мужу Петеньке, еще в два места надо успеть, еще целых два дела сделать! Конечно, она сегодня домой позже приедет, это ясно. Ведь именно в этот день так неудачно все сошлось — и к Коленьке заехать необходимо, он очень просил; и Сергей ей строго- настрого велел — сегодня! Ну как прокрутиться и все успеть? Она, разумеется, Петю предупредила, что задержится часика на два, вот и с работы удалось сбежать пораньше. Ах, как же тяжело! Наконец-то, подъехал лифт. Наташа оранжевым апельсинчиком — первая из толпы ожидавших — шустро вкатилась в него.
На улице накрапывал противный осенний дождь. Наташа вытащила из сумочки складной оранжевый зонт под цвет пальто, раскрыла, и ярким пятном скоренько засеменила вместе с людским потоком Нового Арбата в сторону метро. Пробегая мимо Новоарбатского гастронома, она на секунду замерла, нахмурила в задумчивости светлые бровки, стукнула себя кулачком по лбу и воскликнула:
— Боже, какая дура! Чуть не забыла! — и ринулась в магазин.
Ведь сколько раз говорил ей Коленька, что очень он любит халву к горячему чаю. Хороший чай-то она купила, вон он у нее в сумке, а вот про халву, балда, чуть не забыла — хорошо, что сейчас вспомнила, так удачно — рядом с гастрономом.
Коленька жил рядом с метро «Войковская», так что Наташа была у него уже через сорок минут. Как всегда, поднимаясь в старом, большом, с окошечками лифте, она с улыбкой вспоминала историю их с Коленькой знакомства. Как это было романтично!..
Она пришла на премьеру в Дом кино, это было лет пять назад, еще до Петеньки. Какой тогда показывали фильм, она не помнит, потому что фильма-то и не видела. Дело в том, что перед сеансом она решила спуститься вниз, в кафетерий, попить соку. Обидно немножко — подружка Соня не пришла, заболела, и одной Наташе было скучновато. В кафетерии она купила апельсиновый сок и присела за столик. Буквально через полминуты кто-то тронул ее за плечо. Она обернулась:
— Не возражаете, если я составлю вам компанию? — на нее смотрели немолодые, но все равно красивые и ужасно знакомые глаза высокого, красиво седого, пожилого джентльмена, в руках которого дымилась чашка с кофе.
— Конечно, пожалуйста, садитесь! — и она улыбнулась, как умела только она.
— Боже, какая у вас улыбка! И глаза! — пожилой джентльмен, усаживаясь на стул рядом с Наташей, с восхищением смотрел на нее. Наташа чуть заметно покраснела и опустила глаза. А потом они разговорились. И выяснилось, что этот человек — актер, много снимавшийся в 60-е годы, был очень популярен. Разумеется, Наташа знала его, знала этот знаменитый взгляд из-под пушистых ресниц, от которого млели в свое время все девицы и дамы. Наташа любила кино и часто смотрела старые фильмы, она знала Коленьку и помнила его роли.
— Это потрясающе! Вы — гениальный актер! Я вами восхищаюсь! — она прижала руки к груди, и во все глаза смотрела на «звезду», которая печально качала головой и красиво курила сигареты «Мальборо».
— Спасибо, деточка, спасибо, — скорбно так отвечал он ей. — Это приятно, что кто-то помнит нас, тех стариков.
— Господи, какой же вы старик? — воскликнула Наташа. — Вы такой молодой!
— И за это спасибо. Но нынче мы, артисты из того времени, чувствуем себя никому не нужными стариками. Нынешние деятели, ваши сверстники, нас и за людей-то не считают.
— Что вы такое говорите! — Наташа искренне недоумевала.
— Да что есть, то и говорю. Эх! — актер горестно взмахнул рукой. — Сниматься не приглашают, да для нас даже сценариев-то нет, никто и писать не хочет! Вот — сегодняшняя премьера. Что за фильм, что за артисты? Всё молодняк зеленый, весь из себя коммерческий, идущий в ногу со временем и «Сникерсом». Наше новое кино! А все старое — на свалку, вместе с людьми.
Наташа могла бы поклясться, что в глазах актера блеснули слезы. Она почувствовала, как к горлу подкатил ком, и ей тоже захотелось заплакать. А он все продолжал говорить, и вскоре Наташа поняла, что ей совсем не хочется смотреть эту сегодняшнюю премьеру, ибо наверняка она увидит одну чернуху и пошлость, где места нет светлым чувствам и мыслям, а самое главное — нет в этом кино старых артистов, тех самых, которые составляют «золотой фонд» нашего кинематографа. Что же хорошего и интересного можно там увидеть?
— Это ужасно несправедливо! — говорила она потом подруге Соне. — Талантливых людей выбрасывают из жизни, как будто незаменимых на самом деле нет! А в результате — что мы сейчас имеем? Какое искусство? Кто теперь у нас «звезды»? Их нет! Назови хоть одну! — она горячилась, даже щеки раскраснелись.
— Не преувеличивай! — строго осаживала ее Соня. — Что за старческие, маразматические речи?
— Почему это маразматические? — возмущалась Наташа. — Вот тогда было кино.
— Ага! О любви партии к народу, — хихикала Соня.
— Ну, не только. Было кино доброе, светлое, и артисты были — ну просто замечательные и будто родные! Теперь такого даже близко нету. Одни «Сникерсы»!
Через два дня после знакомства в Доме кино Наташа и артист Николай Н., или просто — Коленька, встретились у него дома, на «Войковской». Выпили сухого вина, снова поговорили о жизни и кино, а потом все и случилось. Он был нежен и немножко неловок, сентиментален и даже слегка плаксив.
— Наташенька! — всхлипывал он и обнимал ее за плечи. — Ты такое существо, такая радость для меня на закате жизни. Я ведь, в сущности, так одинок…
И снова комок жалости сдавливал Наташе горло. Она нежно гладила его красивую, седую голову и прижималась губами к его плохо побритой щеке.
На этот раз Коленька встретил Наташу в накинутом на плечи клетчатом пледе. Лицо его заросло щетиной, глаза слезились.
— Ты нездоров, Коленька? — испуганно воскликнула Наташа, сбрасывая свое яркое пальто.
— Да, я нездоров, — с гордым достоинством произнес тот. — Я устал от этой жизни, я нездоров!
И он печально прошествовал в комнату, где со скорбным видом улегся на диван, застыв в красивой позе.
— Ах, детка, если бы ты знала, как все это тяжело… — и он прикрыл ладонью глаза.
Наташа поняла, что Коленька опять изрядно выпил и, как обычно за последние приблизительно полгода, ему ничего от нее не надо, кроме тепла и участия, так он сам говорил.
— Я принесла твой любимый чай и халву! — крикнула Наташа из кухни, ставя чайник на газ.
