Цена нелюбви

сюрприз». Ну, тебе это удалось. Одноэтажное, обширное здание из стекла и рыжеватого кирпича с плоской крышей напоминало штаб-квартиру не знающей, куда девать деньги, благотворительной организации, где вручаются премии мира» Мэри Робинсон и Нельсону Манделе.

Разве мы никогда не обсуждали то, что я представляла себе? Ты должен был знать. Дом моей мечты был старым, викторианским, и если уж большим, то высоким, трехэтажным, с аттиком, укромным уголками, чье первоначальное назначение стерлось временем — с помещениями для прислуги и упряжи, погребами хранения овощей и коптильнями, кухонными лифтами и площадками с перильцами на крыше. Пропитанный историей, ветшающий дом с дырявой крышей. Дом, взывающий к кропотливому субботнему ремонту шатких перил. Дом с легким запахом остывающих на кухне пирогов. Я обставила бы его подержанными диванами с вылинявшей и протертой обивкой с цветочным узором, резными буфетами красного дерева с дверцами из потускневшего стекла, на окна повесила бы купленные на гаражных распродажах шторы с кистями на подхватах. Рядом с качелями цвели бы герани в старых жестяных ведрах. Мы не тряслись бы над нашими потертыми лоскутными одеялами и не продали бы их на аукционе за тысячи долларов, как редкие образцы раннего американского искусства, а набросили бы на кровати, как покрывала. Дом сам по себе, как щетка пушинки, собирал бы барахло: велосипед со сломанными педалями и спущенной шиной; расклеившиеся стулья; старый угловой шкафчик из хорошего дерева, но выкрашенный в ужасный ярко-голубой цвет, который я все собиралась бы отшкурить, но так никогда и не собралась бы.

Я не стану продолжать, поскольку ты точно понимаешь, о чем говорю. Я знаю, что такие дома трудно отапливать. Я знаю, что по ним гуляют сквозняки. Я знаю, что нижняя камера канализационного отстойника вечно протекает, а электрические счета непомерно высоки. Я знаю, ты терзался бы, что старый колодец на заднем дворе соблазнителен и опасен для соседских мальчишек, ибо я так ясно вижу этот дом своим мысленным взором, что могла бы пройтись по заросшему двору с закрытыми глазами и свалиться в тот колодец.

Вылезая из твоей машины на полукруглую бетонную разворотную площадку перед нашим новым местожительством, я думала, что местожительство — точное слово. Дом моей мечты был уютным, защищающим от внешнего мира, а эти огромные окна, выходящие на Гудзон (признаю, вид был потрясающим), подчеркивали вечную открытость дома. Площадка из розовой гальки с дорожками, вымощенными каменной плиткой, огибала дом большим гостеприимным ковром. Фасад и центральную дорожку окаймляли низкорослые кусты. Не ореховые деревья, не дикие заросли золотарника, не мох, а кусты. И что же вокруг? Газон. Даже не нежная шелковистая трава с гудящими над нею пчелами, манящая понежиться со стаканом лимонада, а жесткая, царапающая, как абразивные губки для мытья посуды.

Ты распахнул парадные двери. Вестибюль перетекал в гостиную размером с баскетбольную площадку, а двумя ступеньками выше располагалась столовая, частично отделенная от кухни барьером, через который полагалось передавать еду: нечто вроде бурды из высушенных на солнце томатов — не меньше. Я не увидела ни одной двери и запаниковала: здесь негде спрятаться.

— Попробуй сказать, что это неэффектно, — произнес ты.

Я честно сказала:

— Я потрясена.

Мне казалось, что маленький ребенок, оказавшись на огромных, не заставленных мебелью просторах, станет весело носиться, скользить в носках по сверкающим на солнце, безупречно чистым паркетным полам пустыря... пустыря, Франклин. Однако Кевин обмяк на твоей руке мертвым грузом, и пришлось уговаривать его «отправиться на разведку». Он дотащился до центра гостиной и сел. Я часто испытывала отчуждение к своему сыну, но в тот момент — его глаза маленькой сиротки Энни, тускло смотревшие вокруг, ладошки, шлепнувшиеся на пол, как рыбки на палубу, — я ощущала наше кровное родство.

— Ты еще не видела главную спальню. — Ты схватил меня за руку. — Окна в крыше потрясающие.

— Окна в крыше! — бодро сказала я.

В нашей огромной спальне все углы были скошенными, потолок — наклонным. Явное недоверие к стандартным параллелям и перпендикулярам нервировало и создавало, как и вся концепция помещений, ощущение ненадежности.

— Что-нибудь еще?

Что-нибудь еще! — В девяностых тиковые просторы как-то заметно выйдут из моды, но я это уже предчувствовала.

Ты продемонстрировал нашу встроенную корзину для грязного белья, ловко замаскированную под тиковую скамью, с покрышкой в виде улыбающегося лица, привязанной к крышке. Ты распахнул раздвижные — на колесиках — двери встроенного шкафа. Все подвижные части дома были великолепно пригнаны и не производили никакого шума. У дверей шкафа, как и повсюду, не было ручек. В ящиках были еле заметные углубления, дверцы кухонных шкафчиков открывались при нажатии и закрывались со щелчком. Франклин, весь этот дом взывал к антидепрессантам.

Через скользящие стеклянные двери ты вывел меня на дек. У меня есть дек, подумала я. Я никогда не крикну: «Я на крыльце!» Я крикну: «Я на деке!» Я сказала себе: это всего лишь слово. Однако дек подразумевал барбекю с соседями, что мне не очень нравилось. Невозможно уследить, когда стейки из меч- рыбы начинают подгорать, а я бы переживала.

Дорогой, я понимаю, что кажусь неблагодарной. Ты очень усердно искал, ты отнесся к поискам нашего дома со всей серьёзностью, какую проявлял к поискам места для рекламы «Жилетт». Теперь я лучше знаю проблемы недвижимости в этом районе и верю, что все остальные варианты были ужасными. Чего нельзя было сказать об этом доме. Строители не считали денег. (Мне жаль тех, кто не считает денег. Я точно знаю, поскольку подобные путешественники представляют заграничный отпуск по НОК выживанием на грани жизни и смерти). Ценная древесина, позолоченные краны. Предыдущие хозяева заказали все по собственным критериям. Ты купил нам дом мечты другой семьи.

Я это отчетливо видела. Трудолюбивая пара поднималась все выше, от дешевых съемных квартир к невзрачным домам с комнатами на разных уровнях, и вдруг наследство, резкое изменение обстоятельств, неожиданное повышение. Наконец они могут позволить себе с нуля построить дом своей мечты. Супруги корпят над чертежами, рассчитывают, где спрятать каждый шкаф, как сделать изящный переход от гостиной к кабинету. «С ДВЕРЬЮ!» — хотелось крикнуть мне, но мой косный совет слишком запоздал). Все эти новаторские углы так динамично выглядели на бумаге. Даже кусты казались восхитительными, когда были высотой с четверть дюйма.

Однако у меня есть теория о домах мечты. Не просто так причудой называют и безрассудную ошибку, и дорогой дом с претензией. Я никогда не видела дом мечты, оправдавший возложенные на него надежды. Как и наш дом, многие почти оправдали, хотя катастрофические неудачи вполне обычное дело. Частично проблема заключается в том, что, несмотря на количество денег, потраченных на дубовые плинтусы, дом без истории неизменно дешев в другом измерении. Или же беда коренится в природе самой красоты, на удивление расплывчатого понятия, которое редко удается просто купить. Красота ускользает под слишком сильным напором. Она награждает непреднамеренность, а более всего предпочитает появляться по собственной прихоти, случайна. В своих путешествиях я стала горячей поклонницей такой случайной красоты: света, струящегося на полуразрушенную оружейную фабрику 1914 года; заброшенной афишной тумбы, превратившейся в увлекательный многослойный коллаж с рекламой кока- колы, «шевроле» и крема для бритья «Бурма шейв»; дешевых пансионов с выцветшими подушками, совершенно случайно, но идеально подходящими к трепещущим, выгоревшим на солнце занавескам.

Неудивительно, что этот «Гладстон Ксанаду» балка за балкой превращался в душераздирающее разочарование. Строители срезали углы? Или слишком вольно обошелся с детальными планами высокомерный архитектор? Нет и нет. Вплоть до убийственно гладких кухонных шкафчиков фантастический дизайн был воплощен в точности. Мавзолей на Палисад-Пэрид получился ровно таким, как задумали его создатели, и именно поэтому был столь гнетущим.

Ради справедливости необходимо отметить, что между способностью большинства людей создавать