оккупантам взорвать сахарный завод, парализовали снабжение немецких войск и помогли 136-й стрелковой дивизии, временно оказавшейся отрезанной от основных сил, выйти из окружения.
Всем войскам, наземным и воздушным, немецким и советским, регулярным частям и партизанам, в эти дни пришлось преодолевать дополнительную трудность: внезапную и резкую перемену погоды. Начавшаяся, неожиданно днем оттепель превратила грунтовые дороги в грязное месиво, и по нему с трудом могли продвигаться даже танки, не говоря уже о других подвижных средствах, которым для преодоления пяти километров пути зачастую требовался целый день. За ночь машины вмерзали в грунт так прочно, что вытащить их можно было только с большим трудом.
Фронту требовалось множество рабочих рук, которые смогли бы хоть в какой-то степени привести дороги в порядок, чтобы тем самым обеспечить подвоз и необходимое передвижение войск. Женщины, старики и дети, образовав живые цепочки, таскали на спинах мешки с боеприпасами для сражающихся войск, подкатывали на тележках камни, подтаскивали ветки и жерди, не жалея, срывали с крыш уцелевших домов солому и всем этим укрепляли дороги, по которым двигались советские части. Женщины и девушки выносили с поля боя раненых, оказывали им первую помощь, даже помогали обслуживать орудия, если артиллеристы выходили из строя, известным только им путем проводили советскую пехоту и танки в тыл врага, бесстрашно приносили разведывательные данные.
Сражение достигло своего апогея. На развороченной снарядами земле Корсунь-Шевченковского района не было ни единого человека, которого бы это сражение не затянуло в свой бешеный водоворот.
Ожесточение, с которым дрались обе стороны, достигло предела. Если кончались патроны, солдаты бросались врукопашную. На отдельных участках при атаках и контратаках линия фронта беспрерывно перекатывалась через убитых и раненых то в одну, то в другую сторону. Однако стальное кольцо окружения не размыкалось. Котел сжался в длину наполовину — теперь окруженные находились со всех сторон под перекрестным обстрелом советских батарей. Благодаря этому была создана важная предпосылка для успеха подготовленного маршалом Жуковым последнего удара. Приказ для нанесения удара был уже выработан.
В этой обстановке командование обоих Украинских фронтов решило перед наступлением дать командующему окруженным немецким армейским корпусом генералу Вильгельму Штеммерману последний шанс, направив ему ультиматум о прекращении боевых действий. В среду 8 февраля к деревне Хировка было намечено выслать двух парламентеров. От 1-го Украинского фронта парламентером был назначен подполковник А. П. Савельев, от 2-го — лейтенант А. В. Смирнов.
7 февраля вечером лейтенант Смирнов вместе с майором Ахвледиани и Эрнстом Тельгеном прибыли в Хировку. На следующее утро Тельген должен был через окопную говорящую установку, или сокращенно ОГУ, проинформировать немецкие части, расположенные на этом участке фронта, о высылке советских парламентеров.
— Внимание! Внимание! По поручению Национального комитета «Свободная Германия» говорит рядовой артиллерии Эрнст Тельген. Друзья, я уполномочен сделать вам важное сообщение…
Над черными разводами белых полей очень низко плыли облака, хлопьями падал снег.
С советской стороны в течение часа не раздалось ни единого выстрела. С немецкой же, напротив, огонь нарастал, словно эта тишина действовала немцам на нервы.
Тельген еще раз выглянул из воронки и посмотрел в сторону кладбища, где находилась хорошо замаскированная подвижная радиостанция.
— Внимание! Внимание, друзья! — Тельген сделал паузу. Громкоговоритель разносил его слова далеко-далеко. Но слышат ли его там, в окопах? Стрельба оттуда по-прежнему продолжалась. — Внимание! Внимание, друзья! — снова и снова кричал он в микрофон.
Огонь начал несколько стихать. И вскоре стало так тихо, что слышно было даже легкое завывание ветра. Тельген сдвинул ушанку на затылок и, стараясь говорить внятно, начал передавать текст сообщения:
— …Я уполномочен сделать вам важное сообщение. Сегодня днем, в четырнадцать часов, на этом участке фронта со стороны кладбища к немецким линиям будут высланы два советских парламентера. Им поручено передать от имени командующих Первым и Вторым Украинскими фронтами, а также от имени представителя Верховного Главнокомандования Советской Армии маршала Жукова ультиматум командующему окруженными в районе Корсунь-Шевченковского немецкими войсками генералу артиллерии Вильгельму Штеммерману. Внимание! Внимание, друзья…
Передав сообщение второй раз, Тельген призвал солдат в том случае, если они его поняли, подтвердить это тремя выстрелами или короткими очередями в воздух. Спрятав микрофон в карман шинели и потирая замерзшие руки, Тельген поднял голову и стал напряженно прислушиваться.
Ждать ответа ему пришлось довольно долго. Наконец слева от него раздались один за другим два выстрела, за ними вскоре последовал третий. Почти одновременно, сначала слева, затем справа от него, раздались три короткие очереди из автоматов или пулеметов. От радости Эрнст хлопнул себя по бедрам. «Поняли! Они меня услышали и поняли!»
Поднявшись во весь рост, он стал всматриваться в расстилавшееся перед ним пространство, словно желая заглянуть находящимся там солдатам в лицо и попросить их хорошенько подумать о том, что это значит — ультиматум. Неожиданно совсем рядом просвистело несколько пуль.
В это пасмурное снежное утро Тельген с подвижной говорящей установкой еще в течение двух часов находился в разъезде, объявляя то на одном, то на другом участке фронта о прибытии советских парламентеров. И повсюду во время его объявлений молчали орудия, повсюду ему отвечали тремя выстрелами или тремя короткими очередями в воздух: понято! В это же время советские связисты передали такую же информацию гитлеровскому командованию по радио и получили от немецкой стороны ответ: «Ваше сообщение поняли».
Между тем в Хировке проходила встреча парламентеров.
— Стало быть, нам с вами, товарищ лейтенант, выпала честь засвидетельствовать немцам наше почтение! — воскликнул подполковник Савельев и отечески похлопал Смирнова по плечу. — Но в таком виде нам, разумеется, появляться им на глаза не стоит. Побреемся, как следует обсохнем у печки, почистим сапоги. У нас еще есть для этого время. Знаете, чего бы мне больше всего хотелось? — Смущенно улыбаясь, он сделал шаг назад. — Поспать часок. Но как только подумаю: в четырнадцать часов! Нет, вряд ли удастся сомкнуть глаза!
Смирнов был рад. О Савельеве он слышал много хорошего. Коренастого подполковника повсюду уважали. «Сорока ему ни за что не дашь», — думал Смирнов, завтракая с Савельевым в крестьянском доме, где разместился командир роты, занявшей позицию перед сельским кладбищем.
Подполковник попросил Тельгена подробно рассказать, как реагировали немецкие солдаты на сообщение о парламентерах, дружески расспрашивал его о личной жизни.
— Так вот ты, оказывается, какой, — с одобрением заметил он. — Недаром все называют тебя тельмановцем!
Потом на какой-то момент усталость сморила его. Глаза Савельева закрылись, голова опустилась на грудь. Теперь лицо его, казалось, состояло из одних только шрамов и морщин. Смирнов и Тельген на цыпочках вышли из комнаты.
Небо вдруг стало почти безоблачно голубым. Со всех сторон доносился грохот артиллерии.
Но когда Савельев и Смирнов в сопровождении рядового Кузнецова, который нес белый флаг, вышли на деревенскую улицу, Хировку снова объяла тусклая серость ненастного дня. Ординарцы, радисты и связные, увидев парламентеров, моментально умолкли.
Смирнов бросил на Савельева испытующий взгляд: тот шагал очень прямо, лицо его снова было по-юношески молодым. На кладбище, расположенном на окраине села, их встретил командир роты Трофименко, бойцы которого занимали здесь участок обороны. Трофименко внимательно посмотрел в бинокль в сторону немецких позиций.
— Что-нибудь видно? — поинтересовался Савельев.
— Ничего, товарищ подполковник, — опуская бинокль, ответил Трофименко.
