безнадежно застряли на месте, а части деблокирования вновь были выбиты из Лисянки, вряд ли что можно было изменить к лучшему. Разрозненные и окруженные гитлеровские части были разбиты, и теперь советские войска завершали уничтожение основной группировки гитлеровских войск. Никакое усиление этих немецких войск уже не сдержало бы и не отсрочило бы расчленение котла на части, да и откуда гитлеровское командование могло взять пополнение, когда на передовую уже до этого были переброшены почти все тыловые части и службы? Завтра, самое позднее послезавтра, восточная половина котла вместе с Корсуней будет освобождена русскими. Тем самым оставшиеся части обоих корпусов, находящихся уже не один день в зоне досягаемости русской артиллерии, окажутся спрессованными на таком маленьком участке земли, что потери сразу же возрастут. Что ж, тогда останется или выбрать смерть, или последовать призывам Зейдлица.
— Сложность положения, в котором мы находимся, — возразил Штеммерману генерал-лейтенант Либ, — и мой характер запрещают мне обижаться на вашу раздражительность…
— Ну и характер! — тихо пробормотал Фуке.
— Я хочу выслушать ваши предложения, — произнес Штеммерман.
— Если я вас правильно понял, вы ожидаете от меня разработанного плана операции со всеми выкладками.
— Меня удовлетворит умная идея, — заметил Штеммерман, удивляясь, неужели умная идея может прийти в голову этому гладковыбритому мужчине, человеку, который только тем и отличался, что ничем не отличался, а командование армейским корпусом совершенно не подходило ему. Однако от, слуха Штеммермана не ускользнуло, что генерал-лейтенант говорит с ним смелым тоном. «Никто другой, кроме Гилле, не сможет усилить мои тылы», — мелькнула у Штеммермана мысль.
— Идея? — Теобальд Либ скрестил руки на животе. Он не собирался спорить со Штеммерманом. Да и стоит ли отбирать хлеб у господ офицеров из оперативного отдела восьмой армии и, группы армий? Зачем опережать Вёлера и его начштаба Шпейделя или даже самого Манштейна и его Шульце-Бютгера? — Опыт учит нас, — уклончиво начал он, — что не стоит растрачивать силы на разработку планов, не имея гарантий на то, что они будут утверждены. Разве люди Вёлера еще не дали нам понять, что все, что мы тут выдумали, в любой момент может полететь ко всем чертям?
Однако душевное спокойствие Либа питалось отнюдь не верой в военное руководство. Командир дивизии СС «Викинг» обещал ему надежный отход и посвятил в подготовительные мероприятия по спасению офицерского корпуса. Если иногда он и смотрел наверх, то отнюдь не в ожидании помощи. Генерал старался не нервничать из-за того, что его фуражка летала на столе как раз перед Штеммерманом, а в ней было спрятано то, что нельзя показывать никому. Гилле тоже не должен видеть письма от Зейддица. «Довольно странно, что этот подозрительный господин пишет вам, Либ, — так сказал бы ему Гилле, узнав о письме. — По-видимому, у него есть надежда, wo вы подходящий человек для восприятия его демагогии».
Вполне возможно, что Гилле и не поверит, что он решил сохранить это письмо лишь для того, чтобы при благоприятной возможности использовать его как бумеранг против самого автора письма, использовать в качестве вещественного доказательства его измены. Но что поделать, если ему так хотелось отомстить Зейдлицу за прошлое. Такие люди, как Теобальд Либ, оскорблений, подобных тем, какие ему пришлось перенести от Зейдлица во время пребывания во Франции, не забывают никогда.
Настало время Штеммерману заговорить о письме Зейдлица или же вообще прекратить разговор. Он нерешительно взял в руки лежавшую на столе фуражку и начал вращать ее, к немалому ужасу Либа, на указательном пальце.
В этот момент в комнату вошел Фуке, выходивший незадолго до этого, и положил перед Штеммерманом какую-то записку.
Штеммерман прочел: «Гилле зарезервировал Либу в числе первых самолет «физелер-шторьх». Сдержав возглас пренебрежения, он удивленно уставился на Фуке. Однако полковник сделал едва заметный кивок головой и непринужденно вклинился в разговор, что всегда так легко получалось у него.
Фуке дипломатично заговорил о необходимости единодушия при управлении войсками и тем самым дал возможность Штеммерману незаметно перейти к обсуждению письма, полученного от Зейдлица. Уверенный в том, что Либ будет протестовать, а чувство разума и ответственности обязательно одержит победу, он зачитал вслух несколько мест из письма:
— «Адольф Гитлер наверняка приказал вам бороться до последнего солдата и до последнего патрона, ссылаясь на то, что этим вы якобы сковываете силы русских. То же самое говорили нам в свое время под Сталинградом…»
— Однако Сталинград — это отнюдь не то же самое! — почти торжественно воскликнул Либ. — Как будто мы отсюда не вырвемся! Писать нам подобные вещи равносильно мошенническому трюку!
— Ага, значит, у вас все-таки имеется какая-то идея, — насмешливо проговорил Штеммерман.
— Я верю в наше руководство, Штеммерман.
— А разве язык русских не является для вас языком фактов?
— Я горжусь тем, что не понимаю языка большевиков! — Либу уже надоело сдерживать свои чувства. Довольно лавировать между Штеммерманом и Гилле! Он хотел идти туда, куда дует ветер, а не бороться с ним и ждать, пока он его опрокинет. Он чувствовал, что опасность, грозящая ему, не миновала. Записка, которую принес генералу Фуке, многозначительный взгляд Штеммермана и игра с его фуражкой держали его в состоянии настороженности.
— Языка большевиков? — Генерал передернул плечами. — Для меня лично все наши генералы, боровшиеся под Сталинградом, остались товарищами.
— Интересно… — Чем больше Либ принуждал себя к сдержанности, тем жарче ему становилось.
— Да, товарищами, которые, возможно, в том или ином вопросе заблуждаются, но прекрасно знают одно, а именно — сложившуюся обстановку. Исходя из этого, нам нужно со всей серьезностью отнестись к их «заклинанию», как они тут выразились. — Штеммерман снова склонился над письмом и продолжал читать: — «…Внять зову отчаяния, который посылают нам наши матери, жены и дети, так как в конечном счете после войны все мы будем нести ответственность не перед Гитлером, а перед нашим народом… Короче говоря, подумайте о том, чтобы вместо приговора народа заслужить его благодарность!»
— Вы говорите так, как будто хотите быть в числе первых, которые на это пойдут.
— Чувство, что ты первый, может даже успокоить, не так ли? — Штеммерман с усмешкой посмотрел на генерал-лейтенанта. Затем он приказал Фуке занять свое место. Штеммерман решил сегодня выяснить все начистоту. Вчера он еще дурачил сам себя, но сегодня преодолел «внутреннее свинство» и собственное неудовлетворение своим поведением. Бросок на запад, навстречу танкам Хубе, начался многообещающе, однако на сей раз вечер будет мудренее утра. Он понимал, что прорыв из котла означает для него одновременно повышение и прорыв в ОКБ… Положение его было намного бедственнее, чем 9 февраля, когда он отказался принять советский ультиматум.
О событиях 9 февраля думал в этот момент и полковник Фуке. И не только потому, что прием русских парламентеров не понравился штабу армии. Теперь и для него лично могли возникнуть известные трудности. Дороже своей собственной судьбы была для Фуке судьба Вильгельма Штеммермана, которого он уважал. Поэтому полковника беспокоило, что, возможно, утром командир дивизии СС «Викинг» нанесет удар по командованию 11-го армейского корпуса. Полковника Фуке не удивила та дерзость, с которой говорил здесь генерал Либ. Это лишь подтверждало тот факт, что Гилле уже готовится нанести удар. Начиная с 9 февраля Фуке стал пользоваться сведениями одного своего осведомителя, находившегося в штабе дивизии СС «Викинг». Через него он и узнал, что выделено несколько танков и самолетов для вывоза офицеров из котла.
Однако все эти сведения не подлежали обсуждению, и это удручало Фуке. Его искреннее дружеское отношение к генералу Штеммерману, проверенное за годы войны, окрепло, однако ни одно из испытаний, выпавших до сих пор на их долю, ни в коем случае нельзя было сравнить с этим котлом: ни одно из них не принуждало Фуке так решительно занять линию генерала или его противников. Выступление в поддержку генерала могло привести к серьезным последствиям, а выступление против него делало Фуке соучастником Гилле и Либа.
Фуке, сделав вид, что не понимает истинных намерений Штеммермана, уклонился от обсуждения некоторых тактических мероприятий.
