Потому я держусь, что на этих полках нет липы. Все чисто! А каких бы я дров наломал, если б слушал каждого?! У меня один закон — чертеж. Подписанный и утвержденный!
«Врет Стас. Терновский не дурак. Он скорее мудрец!»— подумал Филипп и, сдерживая себя, заговорил как можно спокойнее:
— Скажите, Виктор Алексеевич, вы считаете, я не прав, что ношусь с этими расчетами?
— Возможно, ты и прав. Но есть вещи поважней твоей правоты — государственный план.
— А если это очковтирательство и показуха?
— Что?! Ну, Круглый…
Филипп уже не мог сдержаться. Он рывком вытащил свои записи.
— Да, да! Вот доказательство!
— Заткни их себе в… И убирайся! Объявляю тебе выговор!
— За что?
— За дискретацию начальства.
— Вы хотели сказать — дискредитацию?
— Если ты сейчас же не уйдешь, я тебя вышвырну вон!
Филипп рванул дверь. Сквозняк стукнул форточкой и разметал белые листочки сдаточных.
На лестнице Филипп встретил Кудинова. Тот спускался вниз, согнувшись под тяжестью осциллографа. Заметив Филиппа, Кудинов поставил осциллограф на ступеньку.
— Эх вы!.. Трепанулся Стас насчет шумов транзисторов. Заставить бы вас тащить эту кастрюлю на третий этаж. Звонки!
— Значит, вы приняли ПОА?
— А то! Знаю, знаю… Я тебе советую: меньше рыпайся. И так в цехе говорят: новичок себя показать хочет.
— А я к директору пойду.
— Иди. Только директор всего три месяца как работает. Ему квартальный план дороже родной мамы. Говорю тебе по-дружески: к концу месяца они все психованные. Лучше не связывайся.
— Эх вы, Кудинов, Кудинов.
Кудинов сплюнул через стиснутые редкие зубы.
— Ты случайно не дурной? — Он ухватился за черную ручку осциллографа и поволок его в лабораторию. — Кстати, твои игрушки снесли в лифт! На склад готовой продукции. Отправляют. Все три штуки.
Филипп, перескакивая через ступеньки, понесся в цех.
Вот и верстак, покрытый зеленым сукном. На верстаке пусто. Коля выдвинул ящик и складывал в него инструменты. Отвертки, дрель, сверла, штангенциркуль, угломер…
— Отдал приборы?! — сдерживая дыхание после бега, спросил Филипп.
— А что мне с ними, драться?! Приду домой и напишу в министерство. Я и Кудинову об этом сказал. И Шанцову. Смеются себе.
Филипп вышел из цеха.
Директор, Роман Александрович Корнев, был на заводе новым человеком. Его прислали сюда три месяца назад, после того как завод, на котором он работал главным инженером, слился с другим предприятием. В «номенклатурных» он ходил уже пять лет и был известен как дельный руководитель, несмотря на молодость. Впрочем, сорок три года не так уж и мало. После слияния предприятий его вызвали в обком и предложили на выбор три завода. Два в Ленинграде, один в области. Он остановился на приборостроительном.
— Хитрец, — улыбнулся инструктор. — Взяли очищенный орешек.
— Меня интересует не состояние, а профиль завода. Я приборист, — ответил Корнев.
— И то верно, — согласился инструктор. — Однако вам повезло: завод не тяжелый. Главный инженер — тягачок, хотя организатор он слабый.
— А где бывший?
— Скончался.
— Довели?
— Сердечник. Не директор был, а клад. Вы сводки посмотрите.
— Сводки — это сводки, — прощаясь, произнес Корнев.
Вскоре он принял завод. Сегодня ровно три месяца. Тридцатое — удобное число для памяти.
«…Интересно, что все-таки он хочет сказать? — думал Корнев, с трудом вслушиваясь в стрекотание главного технолога. — Оратор третьей категории…»
Сотрудников Корнев делил на три категории. К первой относились те, кто говорил так, как думал. С ними хорошо работать. Ко второй те, кто думал лучше, чем говорил. С ними интересно работать. К третьей — кто говорил лучше, чем думал. С ними все что угодно, только не работать.
Наконец он не выдержал и прервал:
— Извините, Анатолий Николаевич. Вы говорите то, что мы отлично знаем. А вы расскажите то, чего мы не знаем. Как технолог.
— Прежде чем перейти к главному, необходим разбег, — попытался отшутиться главный технолог, высокий и осанистый, по фамилии Лузгин.
Вообще-то ему было не до шуток. Все три месяца он ловил на себе не те взгляды директора, какие бы ему хотелось. А вопросы?! Почти из-за каждого приходилось бегать по заводу. С непривычки трудно. То ли дело старый директор! Так некстати помереть, когда Лузгину осталось до пенсии каких-нибудь два года. Это ж надо, а?
— Ах, у вас главное только впереди? А мне показалось, что ваше главное уже позади, товарищ главный технолог, — произнес Корнев и подумал: «Каламбурю. Неважно каламбурю… Но, видно, без этого не обойтись».
Лузгин сел и оглянулся. Главный конструктор Трофимов подавил улыбку. Они были врагами. Главный конструктор — сдержанный, знающий дело Александр Михайлович Трофимов и главный технолог — «болтун-эрудит» Лузгин.
Директор заметил улыбку Трофимова. «Верный признак плохо налаженного производства, — подумал он, — когда главный конструктор и главный технолог — враги!»
— Что такое отдел главного технолога? — через паузу заговорил Корнев. — Это… это добрые люди. Они должны делать все, чтоб облегчить труд рабочего. Конструкторский отдел предлагает задачи — технологи их решают. А что у нас на заводе?! Десятки позиций изготовляют вручную. Отнимают уйму станочного времени. Теряют массу металла на обработке. А почему не используют штампы, литье, пресс- формы?! Потому что технологам лень. А может быть, не умеют, а?
— Позвольте, Роман Александрович, — встрепенулся Лузгин.
— Не позволю. Я три месяца присматривался к вашему отделу.
— Но у меня не хватает людей! — выкрикнул Лузгин.
— Хватает. Даже есть лишние.
— Кто?!
— Вы!
Лузгин выпрямился. Уголки губ у него вздрагивали. Глаза часто моргали. Корнев встал и прошелся.
— К сожалению, это так, Анатолий Николаевич… И не только ваш отдел хромает. Весь завод в тяжелом состоянии.
— Завод выполняет план. Систематически, — проговорил Лузгин.
— Завод напоминает бодрячка с больным сердцем, — вставил Трофимов.
Лузгин обернулся и посмотрел на него: «Ты б уже сидел, проныра». «Ну что? Раскусили?» — ответил взгляд главного конструктора.
— Александр Михайлович прав. А план — заслуга главного инженера. Пока его энергия компенсирует недобросовестное отношение отдельных работников к своим обязанностям — план выполняется. А когда эта
