отлично выглядишь, командировка тебе на пользу.
Ирония Натальи всегда выводила Евсея из себя, в такие минуты он ощущал какое-то бессилье.
– Стараюсь, – буркнул Евсей. – И все же я встану.
Он резко откинул одеяло, опустил ноги на пол, нащупал тапки и поднялся.
– И животик отъел, – не удержалась Наталья. – Здесь бы тебе это не удалось.
– Просто никто меня там не доставал, – огрызнулся Евсей.
Ничем не объяснимое раздражение, что вдруг охватывало его в общении с женой, вновь мутило разум. И ничего он не мог с собой поделать – наваждение да и только.
– Извини, я узнал о кончине Сергея Алексеевича только вчера. Из газеты двухнедельной давности, – проговорил Евсей через плечо и вышел в ванную.
Хорошо, что вчера перед сном побрился, подумал Евсей. Еще он подумал, что напрасно расположился на ночь в спальне, а не у себя в кабинете. Наталья поймет это как капитуляцию после многолетней тихой забастовки, ставшей для них образом быта. Удивительно, думал Евсей, ополаскивая лицо и грудь холодной водой, удивительно, как за все годы она ни разу не поинтересовалась, почему я перешел спать в кабинет. Ни разу!.. А когда однажды он затронул эту тему, Наталья рассвирепела. Евсей до сих пор помнил ее запавшие в гневе щеки и какие-то изломленные брови. Словно ее неотступно преследует тень давней тайны. Другой на месте Евсея давно бы разорвал этот брак или хотя бы расставил все по своим местам. А Евсей всего лишь покинул спальню с какой-то равнодушной гордостью.
– Возьми. – Дверь ванной комнаты приоткрылась, пропуская руку Натальи с чистым полотенцем.
Он обтерся жестким накрахмаленным полотенцем. Не так все и плохо, если еще работает прачечная, подумал Евсей. Прилив крови к груди взбодрил Евсея. И настроение улучшилось. С тем он и вышел на кухню.
– Садись к столу, – Наталья выложила пельмени из дуршлага в широкую миску. – Нам стали подвозить мясопродукты по себестоимости – мясокомбинат заигрывает с банком, чтобы зарплату не задерживали. Иные учреждения месяцами денег не получают. А нам вчера даже колбасу подкинули, сотрудники чуть ли не передушили друг друга. Пришлось расписать колбасу по отделам. Мне не досталось. Зато продали три пачки пельменей. Одну я отвезла маме, вторую – ребятам. Так что ты вовремя приехал. Тебе с маслом или с уксусом?
– С уксусом.
– Такие пельмени пойдут только с уксусом, – согласилась Наталья.
– От чего умер Сергей Алексеевич?
– Годы и сердце. Перед смертью он пришел в сознание, оглядел всех и проговорил внятно: «А где Сейка?» Его последние слова.
– Сколько ему было?
– Восемьдесят пять.
– Хочу сходить на его могилу. Где его похоронили?
– На «9 января». В воскресенье и пойдем. Да и к твоим заглянем, там через дорогу. Ешь, остынет. Их только горячими и можно есть.
Пельмени – жесткие и серые – соскальзывали с вилки и плюхались обратно в тарелку, словно маленькие лягушки.
– Ты сказала: есть серьезный разговор, – произнес Евсей. – Есть или нет?
– Есть, – кивнула Наталья. – Ребята собрались сваливать за бугор, как сейчас говорят.
Евсей ткнул вилкой убежавшую пельменину, но та увернулась.
– Андрон звонил твоему дяде Семе в Америку. Кстати, сколько ему лет?
– Кому? – Евсей продолжал ловить пельменину, что с легкостью хоккейной шайбы скользила по дну тарелки.
– Дяде Семе, брату твоего папы.
– Он ровесник мамы. С одиннадцатого года.
– Значит ему сейчас семьдесят девять.
Евсей бросил вилку и откинулся на спинку стула. Новость пронзила его. Он еще не осознал ее важность – просто сердце кольнул факт, прозвучавший из уст Натальи.
– И что сказал дядя Сема?
– Что они могут на него рассчитывать. Но лишь когда приедут, – Наталья отодвинула тарелку. – Сказал, что и в Америке поговаривают о скорой массовой эмиграции из СССР. После разрушения Берлинской стены, говорят, скоро поднимут шлагбаум для евреев.
– Меня евреи не интересуют, – буркнул Евсей. – Меня интересует мой сын Андрон.
– Чай будешь?
Евсей посмотрел на жену затуманенным взглядом.
– Ну, а что фарфоровая кукла?
– Она и есть главная закоперщица.
Наталья принялась собирать на стол к чаю: печенье «В полет» и черную, как деготь, влажную каменную халву, два стакана в узорчатых подстаканниках. Евсею нравилось пить чай из тонкого стакана в подстаканнике. Он давно приметил, что Наталья потакает его привязанностям лишь тогда, когда предстоит разговор с расчетом на уступку Евсея по какому-либо вопросу. Во всех прочих жизненных обстоятельствах на стол выставлялась глубокая синяя кружка. Евсей относился к этим символам со снисходительной иронией, более того, он даже их приветствовал – появлялась возможность предвосхитить степень важности предстоящего разговора. На что сегодня рассчитывает Наталья? На то, что Евсей воспротивится желанию сына и его жены? Или, наоборот, поддержит их, подпишет необходимые для эмиграции документы, в которых требуют согласие родителей.
– А твое отношение к этому? – Евсей вскинул глаза на жену.
Он видел ее профиль. Видел идущую через висок к затылку поседевшую прядь, маленькое ухо с точкой рубинового камешка, меленькие морщинки, веером идущие от уголка глаза, припухлость между бровью и верхним веком. А ахматовская горбинка на переносице стала суше и острее.
– Мое отношение? – произнесла Наталья. – Какое у меня отношение, Сейка, посмотри вокруг.
– Ну так и поезжай с ними! – прервал Евсей из какого-то своего внезапного окаянства.
– И поеду! – Наталья словно дождалась этой реакции мужа.
– Езжайте! – окаянство продолжало душить Евсея. – Езжайте к еб… й матери!
– А ты?
– Я – остаюсь!
Подобно камню, что сорвался и летит под гору, круша все на пути, Евсей резко поднялся на ноги, опрокинув стул. И, натыкаясь по пути на неожиданные углы, что подставляли стол, буфет, дверные косяки, скрылся в кабинете.
Возмущенно скрипнули пружины дивана – за месяц крымской командировки Евсей явно потяжелел. С чем согласился и валик-подголовник, испустив дух лежалой пыли. Евсей закинул руки за голову и сцепил пальцы замком на затылке. Испуг разметал мысли. Взгляд бездумно уперся в простенок, между книжным шкафом и окном. Фотография маленького Андронки с бантом на белой рубашонке и с мячиком в руках. Сколько ему на той фотографии? Лет шесть-семь. Распахнутые глазенки смотрят с веселым укором. А потом? Потом были школа, институт, аспирантура в Физическом институте. Все шло гладко, точно у принца крови. А ведь Андрон по паспорту, да и внешне был из тех самых. Ну, горбинку на носу он мог перенять у Натальи. Как и разрез глаз и высокий выпуклый лоб. Но откуда у Андрона вьющиеся пружинистые черные волосы, взрывом растущие во все стороны?! Покойная мама уверяла, что это гены деда Муни, вздорного портного- брючника из местечка Дубры, где-то в Белоруссии. Это ж надо – прорвалась наследственность. А вот от кого Андрону передалась страсть к точным наукам, к физике – неизвестно. В роду Дубровских были, в основном, гуманитарии. Может быть, от Майдрыгиных надуло? Может быть, их пращур, Шапса Майзель, тяготел к точным наукам, недаром слыл купцом первой гильдии, в таком деле без точных расчетов высоко не прыгнешь. Как бы то ни было, но Эрик уверял, что у Андрона способности не ординарные в области теоретической физики, а Эрик в этом понимал. Аналитический склад ума физика-теоретика отразился и на нраве Андрона – тихом, задумчивом, уравновешенном. Евсей не мог взять в толк – как Андрон, с его разумным анализом, с его тонким художественным вкусом, мог увлечься «фарфоровой куклой». Трудно
