амулета. «Как она проводит свое время, чем занимается, когда не рядом? Хлопочет о своей новой квартире?» Евсей Наумович не впервые задавался этим вопросом. Не слишком ли далеко зашли их отношения? Но потеряй он сейчас Лизу, одиночество окончательно поглотит его, приведет к депрессии.
Страх и нервное возбуждение развязали язык Евсея Наумовича. «Ну что… ну что… я ждал этого Зуся часа два, не меньше, наконец он заявился». Евсей Наумович сжимал остывший стакан, точно тот прирос к поверхности столика и сдвинуть его не представлялось возможным. А темный пушок на пальцах вздыбился как металлическая стружка в магнитном поле. Лизе так и хотелось дотронуться до них, пригладить, уложить. Но любое прикосновение могло сейчас быть истолковано как фальшивое сочувствие. Однако именно этого внимания, пусть фальшивого, и не хватало сейчас Евсею Наумовичу, одинокому мужчине преклонного возраста. Он пересказывал разговор с адвокатом со всеми подробностями. Помянул даже помощницу Зуся с тощими ногами и ямочкой на щеке. Как, вернувшись в офис, помощница долго искала бланк договора. А заполнив, перепутала какие-то данные и вызвала недовольство Зуся.
Лиза с удивлением поглядывала на Евсея Наумовича – неужели так важно останавливаться на такой чепухе? Евсей Наумович нервно пояснил, что важна каждая деталь. Вдруг возникнет неожиданная идея.
По мере рассказа Евсей Наумович физически чувствовал успокоение, точно перекладывал на Лизу часть своей ноши. А умолкнув, наклонился к столу, приблизил губы к стакану и сделал глоток.
– Совсем холодный, – пробормотал он.
– Ты бы еще полчаса проволынил.
– Я не волынил. Я рассказывал о важных для меня…
– Принести другой стакан? – перебила Лиза.
– Нет, не надо.
– И какую сумму надо вручить для начала адвокату?
– Пятнадцать тысяч рублей, – вздохнул Евсей Наумович. – Это аванс. Четверть всего гонорара.
– А если адвокат не выиграет дело? Если тебя засудят?
– Не знаю, – почему-то шепотом ответил Евсей Наумович и добавил усмехнувшись: – Тогда я сэкономлю сорок пять тысяч.
– Тоже неплохо. Пригодятся на первое время, когда выйдешь на свободу.
Евсей Наумович в тревоге поднял голову.
– Чушь какая-то, – пробормотал он. – И вообще, найденный в баке младенец вообще не был ребенком той женщины. Формально я не обязан оказывать ей материальную помощь, а именно в этом она меня обвиняет.
Евсей Наумович хлопнул ладонями по столу. Резкий звук привлек внимание посторонних.
– Чушь! Бредятина! – выкрикнул Евсей Наумович и резко умолк.
Лиза молчала.
К соседнему столику подошел молодой человек в берете набекрень. Евсей Наумович услышал голос девушки: «Наконец-то… Как дела?» – «Херово», – ответил молодой человек и, сорвав с головы берет, подсел к столу.
Евсей Наумович криво усмехнулся, наклонился к Лизе и проговорил:
– Неужели есть дела более херовые, чем идти под суд?
– Есть, – ответила Лиза. – Когда вместо тюрьмы попадаешь в морг.
– Ну это уж крайности, – вновь усмехнулся Евсей Наумович.
– Кстати, как там твой товарищ?
– Какой товарищ?
– Тот, что звонил тебе, обещал вернуть какую-то книгу. У него еще обнаружили болезнь крови.
– Рунич? Не знаю. Я так и не навестил его в больнице.
– Думаю, он с радостью бы поменялся с тобой местами, – произнесла Лиза. – Так что не бздите, полковник. Еще не все потеряно.
– Что?! – изумленно переспросил Евсей Наумович.
– Не бздите, – с готовностью повторила Лиза.
– Но почему «полковник»?
– На генерала, Сейка, ты не тянешь. – серьезно ответила Лиза. – Признаться, и на полковника не очень. Так, скорее, старшина сверхсрочник. Как мой дядя, мамин брат, большой мудак был, извини.
– Вот еще, – ответил Евсей Наумович.
Странное состояние. Когда никаким оскорблением нельзя обидеть. Об этом Евсей Наумович подумает позже. А пока он произнес:
– Между тем, я капитан. Еще в институте присвоили звание. Капитан от инфантерии. В запасе.
– Капитан от чего?
– От инфантерии. Пехоты!
Лиза расхохоталась и встряхнула головой. Красная пластмассовая заколка выглянула из гущи волос на светлой пряди, подобно красному кузнечику. Лиза тронула пальцами амулет, пытаясь упрятать его обратно в прическу, она не любила выставлять напоказ дешевую заколку, стеснялась. Амулет, по ее признанию, хранил Лизу от «сволочеватых мужчин». И это предназначение дешевой пластмассовой шпильки вдруг повергло Евсея Наумовича в хаос тягостных размышлений, от которых он как-то устранялся с тех пор, как приблизил к себе эту женщину. Копеечная пластмассовая полоска предстала сейчас символом другой жизни Лизы. Полоска насыщалась кроваво-красным цветом, набухала, вытягивалась, обретая какое-то одушевленное состояние, напоминающее контуром кота. Зловещего красного кота. Того самого котяру, что выскочил из лукошка, когда бойкая бабенка затевала свою забаву. И тут, словно ярким блицем, в воображении Евсея Наумовича возник внешний облик женщины с котом. Удивительно – за все время после необычной встречи Евсей Наумович не мог восстановить в памяти ее образ, а тут.
Черт возьми, она и впрямь выглядела соблазнительной, несмотря на явные признаки второй, а то и третьей молодости. Дряблая смуглая кожа на какой-то переспелой груди и шее, паутина мелких морщин, стянутых к уголкам серых глаз, запавших в глубокие глазницы. Мягкие мятые губы. Высокие азиатские скулы подпирали аккуратные уши, мочки которых оттягивали сережки. Всякие раз, когда нежданная гостья, нависнув над распластанным хозяином квартиры, поворачивала свою голову, длинные сережки попадали в рот хихикающему Евсею Наумовичу. Пришлось даже поменять позу. Еще ее лицо украшали брови. Сросшиеся на переносице, они крутым изгибом прикрывали глубокие глазницы. Такая форма глазниц почему-то всегда возбуждала Евсея Наумовича. Несомненно, эта Савельева обладала притягательностью и подчинила себе Евсея Наумовича без его особого нежелания, и даже наоборот. Стремительно, как появилась, гостья и ушла. Исчезла, испарилась. Евсей Наумович едва уловил этот момент. Он в ленивом блаженстве, наблюдал, как она оправляет складки своей легкой летней блузки, подравнивает холщевую короткую юбчонку. Тепловатый с кислинкой запах ее кожи перебила волна прелого запаха ношенной одежды. И раз – ухватила за шкирку кота, пихнула в лукошко, перекинула через плечо сумку с бумагами. И крикнув обомлевшему Евсею Наумовичу какую-то пошлятину, вроде: «Считайте, что вы уже ПРОГОЛОСУВАЛИ», исчезла с глаз, точно ее и не было. Еще в то утро Евсей Наумович долго стоял под душем, отчаянно коря себя за безвольную уступчивость и мальчишество. Несколько дней он прислушивался к своему организму в тревоге обнаружить какой-то непорядок. Но все как всегда – повышенное давление, приступы сердцебиения, укрощаемые валокордином, тяжесть в желудке и пощипывание печени после жареного и острого, но на это он внимания не обращал. И Евсей Наумович успокоился. Впрочем, нет – ему хотелось еще раз встретиться с той женщиной, он даже отправился на избирательный участок в надежде увидеть ее. А в день выборов так вообще раза три заглядывал, но тщетно, особа как сквозь землю провалилась. Тут еще разнесся слух, что под видом агитаторов по квартирам шастали самозванцы, высматривали где чем поживиться. Но слава богу с ним лично никаких историй не приключилось.
«Кажется я не очень вежлив сейчас», – подумал Евсей Наумович. Но отвести взгляд от пластмассовой заколки просто не хватало сил, она его точно околдовала. Незримой нитью связав Лизу с той дикой Савельевой и ее котярой. Возможно, от того, что внимание Евсея Наумовича привлекала безуспешная попытка Лизы упрятать в волосы непослушный амулет.
– Да оставь ты его в покое, – Евсею Наумовичу не удавалось справиться со своим паршивым настроением. – Не выпадет эта дурацкая заколка. А выпадет, не велика потеря.
