Лиза зыркнула через плечо на Евсея Наумовича, зрачки ее глаз сузились. Евсей Наумович охватил ладонями голову и приглаживал сизую поросль, остаток некогда пышной черной шевелюры. Пальцы его мелко подрагивали, Евсей Наумович чувствовал эту дрожь, но унять не мог.
Лиза отстранилась от стола, взяла стакан и поднялась. «Мечется со своим дурацким чаем», – подумал Евсей Наумович.
Он не сводил глаз с прохожих, утюживших новый тротуар перед окнами кафе. Поговаривали, что подряд на каменные плиты тротуара держала супруга бывшего градоначальника, владевшая бетонными заводами. Такая ей выпала синекура за счет несметных денег, выделенных государством в год трехсотлетия Северной столицы. Вот кому гонорар, что Евсей Наумович должен отвалить адвокату, как слону дробина.
Разваливая толпу, на тротуар въехал серебристый грузовичок с надписью «Торты и Пирожные», видимо, в кафе подвезли товар. Грузовичок медленно пересек экран оконного проема и следом, в образованную промоину, хлынула толпа подростков. Поэтому Евсей Наумович и пометил взглядом фигуру женщины в сером пальто. На фоне подростков женщина выделялась более высоким ростом.
Евсей Наумович сразу и не сообразил, чем его внимание привлекла эта женщина. Лишь когда женщина обернулась лицом к окну кафе и помахала рукой, он понял.
Это была Лиза.
Каким неудобным для жизни характером наградила его судьба. Другой бы плюнул и растер, Эрик например. А он. Уже в том отчаянном самоубеждении относительно абсурдности их отношений Евсей Наумович определенно знал, что не выдержит и позвонит Лизе. Его характер, как горб, который всегда давит – поначалу осложняя самые простые вопросы, а с годами окончательно ломая жизнь.
Как она тогда сказала по телефону: «Мужчина с бабским характером невыносимей женщины с мужским. Потому как женщиной быть гораздо труднее. Но не мне судить тебя, Сейка. Просто мы разные люди. И я не злюсь на тебя, поверь. Понимаю, сейчас не самый удачный момент твоей жизни, но я и в дальнейшем буду тебя бесить. Сейчас тебе надо быть самим с собой, доверять только собственной интуиции, не перекладывать на другого свои проблемы. Чувство облегчения от общения с кем-то – это самообман, Сейка». Так она сказала или другими словами, но по смыслу именно так. И повесила трубку. Евсей Наумович тупо разглядывал дырочки микрофона, куда провалился голос Лизы. Он хотел перезвонить ей, сказать недосказанное. Но медлил. Он тогда испытывал необъяснимую стеснительность, смешную и нелепую после того, что между ними было. Сознание Евсея Наумовича как-то приоткрыло более глубокий смысл ее слов, о котором, возможно, Лиза и не догадывалась, произнеся их по наитию. В сложные минуты жизни именно одиночество наиболее верный советчик. Неспроста многие озарения ума проявлялись в одиночестве.
Бледно-лимонный свет впечатал в стену контур оконной рамы. При порыве ветра контур колебался, выхватывая из темноты фотографии. Сосед из какой-то верхней квартиры купил дорогущий автомобиль и держал его во дворе. А для устрашения угонщиков протянул от балкона шест, на который подвесил на крюке мощный фонарь, вызвав протест тех, чьи окна попадали под свет фонаря. Мало того что ночь превращалась в день, крюк на шесте противно скрипел при порывах ветра. Аркадий-муравьед бегал по квартирам, собирая подписи возмущенных соседей. Евсей Наумович подписался без особой охоты – ни к чему ему связываться с тем бандитоподобным соседом, – но пришлось уступить ерническому намеку Аркадия, мол, зачем вам лишнее освещение. Евсей Наумович кисло усмехнулся и подписал. И вправду, тогда свет фонаря вызывал недовольство Лизы. Теперь-то бледно-лимонный свет мог сколько угодно колотиться в стену спальни, пробуждая лишь воспоминания при виде фотографий.
Особенно Евсею Наумовичу нравилась фотография, что висела в простенке справа. При порыве ветра свет фонаря падал на него и трехлетнего Андронку в маечке и панамке на голове. Жена Наталья и Эрик оставались затемненными. Тогда они отдыхали под Новым Афоном, снимали дачу у какой-то оборотистой москвички, хозяйки халупы на берегу Черного моря, почти у самой воды – во время шторма волны добегали чуть ли не до каменой ограды фруктового сада. Семейство Дубровских занимало комнату, а Эрик разместился в пристройке. В том году, помнится, турнули Хрущева с правительственных постов, и они сидели на пляже, прильнув к маленькому радиоприемнику хозяйки, слушали «Голос Америки». На берегу моря особенно хорошо ловились радиосигналы от турецких ретрансляторов. Бывали дни, когда Евсей оставался один с этим радиоприемником, а Наталья, поручив Андронку отцу, отправлялась с Эриком в горы. Они добирались даже до Эшери – горного селения между Афоном и Сухуми, славящимся своим рестораном с живой форелью. Поговаривали, что ресторан соорудили в надежде, что американский президент Эйзенхауэр проедет по этой дороге с Хрущевым. Проезжал, нет, неизвестно, а Наталья с Эриком побывали. Уговаривали и Евсея, да Евсей не мог оторваться от радиоприемничка. Вообще, та поездка к морю в некотором смысле выглядела авантюрой. У Дубровских особенных денег на поездку не было. И Эрик подкинул идею. В те годы только появились в продаже механические бритвы «Спутник» – белая пластмассовая штуковина с маленькой сетчатой насадкой. Закручивай пружину и брейся. Так вот, головастый Эрик предложил накупить эти бритвы, у Эрика были сведения, что на юге о новинке еще не знают и можно выгодно перепродать. Он даже одолжил Дубровским денег для торгового оборота. Было куплено сорок бритв по шестнадцать рублей за штуку. Приехав в Афон и разместившись, новоявленные коммерсанты отправились в Сухуми на базар, поручив Андронку хозяйке. На базаре, великодушно оставив в стороне пугливую чету Дубровских, Эрик демонстрировал свое коммерческое нахальство. Он без стеснения подходил к мужикам и предлагал товар. Для убедительности он даже брил щетину у запыленных дорогой колхозников-абхазцев, без воды и мыла. Изумленные мужики скупали разом по несколько штук за сорок-пятьдесят рублей за бритву. Хватка Эрика увлекла и Евсея. В коммерческом азарте он заглядывал в разные «точки» – пивные, закусочные и просто предлагая бритвы через забор. Евсей продал двадцать восемь бритв. Затем его прихватил милиционер. И если бы не вмешательство Натальи, неизвестно, чем бы закончилась авантюра с бритвами «Спутник».
Наталья беззастенчиво вручила блюстителю порядка взятку – двадцать рублей и бритву. Инцидент припугнул коммерсантов, но к тому времени практически весь товар был реализован при чистом наваре более трехсот процентов относительно затраченной суммы. Что позволило перебраться из халупы в гостиницу и продлить пребывание на море вплоть до начала сезона дождей. Благо Евсей тогда не был отягощен работой и мог себе это позволить. В тот год сезон дождей по своему началу ожидался особенно бурным, и местные жители советовали уезжать с маленьким ребенком. Да и без Эрика стало скучно, он уехал домой – его ждали аспирантские заботы.
Ветер перестал раскачивать фонарь, и бледно-лимонный прожектор оставил фотографию в покое.
Сонное состояние все более густело, утяжеляя голову, глубже вдавливая затылок в подушку и смежая веки. Уже ни о чем не думалось, наступала спасительная пустота, она и возносит душу на небеса. Уже в пустоте проявлялись видения, еще не четкие, плывущие, предвестники картинок сна, этих предчетий грядущих событий, когда раздался звонок телефона.
Евсею Наумовичу почудилось, что это звуки сна, и он продолжал лежать неподвижно, в ленивом ожидании. Но лишь мгновение – до повторного звонка. Кто это?! Лиза, Эрик.
Цифры на часах, разделенные зеленым пульсом двоеточия, показывали три часа двадцать шесть минут – глубокая ночь. Кто бы это мог быть?! И в ту секунду, когда, сорвав трубку, приложил ее к уху, Евсей Наумович точно знал, что тревога унесет его за океан. И окажется очень и очень серьезной.
– Андрон? – проговорил Евсей Наумович, опережая на мгновенье абонента. – Как мама? – И, переждав паузу, повторил: – Как мама, Андрон?
– Да, папа, это я, – ответил голос сына. – Мама неважно. Она месяц как в больнице. И ничего хорошего.
– Ну а врачи?
– Неважно, папа.
– Что же дальше? – глотнул всухую Евсей Наумович.
– Понимаешь, такая сволочная болезнь.
Евсей Наумович вслушивался в голос сына. В ночном мерцании зеркала трельяжа он видел свое отражение – поднятые плечи и нелепо крупный лоб и брови. Глаз своих он не видел. И удивлялся, почему он не видит своих глаз, в то время как видит лоб и брови.
– Мама просила передать, – продолжал Андрон, – если ты сможешь, приезжай. Она хочет тебя видеть. Что ей сказать, папа? Ты приедешь?
– Постараюсь, – невнятно произнес Евсей Наумович и добавил: – Да, я постараюсь.
Разговор продолжался еще несколько минут. Все попытки Евсея Наумовича увести разговор в сторону,
