неясные формы. Она упустила удобный момент для начала разговора о Наталье. Но может, надо пересилить себя и все же начать этот разговор? Кто знает, когда еще они увидятся. Наверняка у Клямина есть основания нервничать. Но мысли уводили ее в сторону. Ее лихорадило. Она вспоминала время, когда ждала в этой квартире его возвращения с работы. А как спешила, бывало, закончить свои суетливые дела, чтобы прийти сюда, к нему! Как случилось, что они расстались, и так спокойно, без скандала и сцен? Ей казалось, что она узнала Клямина до конца, до самой последней клетки, и он стал ей неинтересен. А сейчас он предстал перед ней в своей беззащитности. И нерастраченное чувство материнства, чувство беспокойства за чью-то судьбу проснулось в ней. Возможно, то же самое чувство определяло ее отношение к Наталье. Не могла она жить только для себя.
– Ты думаешь, ей нужно все это? – Лера приподняла край клетчатого чемодана, в котором лежали хрустальные бокалы. – Не каждый может принять в дар то, что надо утаивать. Все равно что хранить дома урну с прахом.
Это озадачило Клямина. Он бросил на Леру удивленный взгляд.
– Глупости какие-то! При чем тут урна?! – горячо воскликнул он. – Это ж надо… – Клямин заметался по комнате, сминая и давя белые картонки визиток. – Можно подумать, что ты отказалась бы от всех этих вещей! – кричал он, хватая ртом воздух и размахивая руками. – Да-да… Сама бы отказалась от такого подарка?!
– В ее возрасте – да! – Лера не спускала с Клямина глаз. – Это потом меня испортили. Ты и такие, как ты.
Клямин всерьез растерялся. Он продолжал метаться по комнате. Подбирал какие-то вещи, швырял обратно, брал другие… Выронил на ковер бокал с толстой литой ручкой. Бокал закатился под диван. Клямин не стал его поднимать, лишь помотал головой и промычал что-то под нос.
– Не устраивайте истерику, граф, – произнесла Лера. – Одинокий человек должен вести себя смирно, даже если он имеет возможность зашвырнуть под диван хрустальный бокал. Не в хрустале счастье, граф.
– Заткнись! – Клямин сел на стул и прикрыл ладонью глаза.
– Послушай… Ты никогда не задумывался о том, почему мы расстались? – Светлые глаза Леры были печальны. – Ты сказал мне: «Хватит!» Я ответила: «Пора!» И все…
– Ну?
– Ты сказал: «Хватит!» Я ответила: «Пора!» А ведь я любила тебя, как никогда никого не любила. И ни о чем тебя не спрашивала. Я знала – ты весь в этой легкости, это твоя радость и беда.
Тощий нос Клямина вытянулся еще больше, подбородок провисал как бы от собственной тяжести. Весь облик его сейчас выражал отчаяние и покорность. Лишь серебряная цепочка, выпавшая из ворота рубашки, словно бы сковывала этого растерянного человека с тем Антоном Кляминым, который знал себе цену и всю жизнь стремился не продешевить.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
На поверхность воды, щеря белые зубы, выплывали морские чудища, чтобы вскоре вновь пропасть в глубине, уступить место своим хищным и озорным младшим братьям. И те, взрослея на глазах, проживали короткую белозубую жизнь, чтобы без сожаления поделиться необузданной радостью бытия с нетерпеливыми потомками, которые уже обозначили свое появление на свет едва приметной далекой чертой неокрепших зубов, обещающих быть такими же сильными и белыми, как у старших братьев.
В штормовые дни небо темнело настолько, что портовые сооружения теряли конкретность. Проявляясь нестойкими силуэтами, они напоминали останки полузатопленных кораблей. Море, казалось, подступало к стенам здания, и широченное окно в кабинете Серафима Куприяновича Одинцова представлялось не чем иным, как экраном перископа.
Добрых сорок лет минуло с того черного дня, когда погиб отец Серафима Куприяновича, подводник. Память сохранила лишь его высокую фигуру и сырой запах тужурки. К сожалению, Серафим Куприянович пошел не в отца, он скорее походил на деда по материнской линии А вот любовь к морю он, пожалуй, перенял от отца. И если ему суждено нести наказание за свои прегрешения в одиночной камере, из которой виден хоть кусочек моря, Серафим Куприянович благодарил бы судьбу.
Был он человеком, который когда-то потерял власть над собой… Иные в таких случаях казнят себя за слабость. Одинцов же никогда не казнил, и это стало сущностью натуры Серафима Куприяновича. Больше того, теперь ему казалось, что он вновь обрел власть над собой.
С того момента, как Одинцов ощутил себя поистине богатым человеком, он перестал интересоваться деньгами. Он их не замечал, как не замечают биение здорового сердца. Его захватывал азарт, предвосхищавший какую-либо деловую операцию. Азарт занимал его целиком, составлял суть каждого прожитого дня. Серафим Куприянович искал в своих делах все новые игровые ситуации, сознавая, впрочем, что это вовсе не игра.
А ведь было время, когда молодой человек по имени Серафимушка Одинцов пробовал себя на общественно полезной стезе с дипломом техника-лесоустроителя. Годы, которые он потратил на диплом, сформировали мировоззрение. Став в конце концов моряком дальнего плавания, он не только не поколебал это мировоззрение, а, наоборот, укрепил его, придав неустойчивой юношеской натуре мужскую закалку и суровость.
Карьера Серафимушки началась с трудов праведных. Но множество всяких устаревших инструкций и положений как-то усмиряло рвение молодого специалиста, сбивало пыл, заставляло проявлять изворотливость. Это само по себе любопытно: чтобы вершить нужное дело, нередко надо искать лазейки, нарушать закон – вот парадокс, к которому пришел Серафимушка. Да, он был прилежный ученик. Извлекая все новые полезные для себя уроки, не забывал старых. Он старательно их повторял, зная, что придет момент, когда они пригодятся.
Одним из самых важных уроков, которые извлек Серафим Одинцов, было презрение к жадности. Иногда человеку кажется, что он достиг всего и может позволить себе быть жадным, не пряча особенно это качество от окружающих – плевать ему на общественное мнение. Но именно тут-то он и пробивает брешь в корабле, строительству которого посвятил всю жизнь. Конечно, Серафим Одинцов не был тем бесшабашным добряком, который зачастую вызывает у окружающих подозрение и даже испуг. Он знал границу, за которой кончается добродетель и начинается деловой расчет. Но это не отпугнуло тех, кто был ему полезен, а лишь упрочило положение Серафима Куприяновича, втягивая в орбиту его влияния людей, нужных ему и занимающих весьма высокое общественное положение в городе.
