далеком кладбище, под номером. Понял? Так что веди себя умно в разговоре. Раз ты умнее меня в двадцать раз. Понял? И поторопись. Через полчаса надо быть на Южном шоссе.
Выйдя из-за стола, Клямин прошел в комнату и стал переодеваться. Ноги, казалось, были набиты теплой ватой.
– А почему на Южном шоссе, Плешивый? – крикнул он.
– Хозяин так хочет. – Ефрем отзывался на свою кличку, как на имя. – На Южном шоссе сейчас и в будни никого, а в выходной и подавно.
«Сегодня же воскресенье, – подумал Клямин. – Воскресенье». И в этой детали ему вдруг почудился какой-то мистический смысл.
Он вернулся на кухню в джинсовых брюках и куртке, поигрывая брелоком в виде латунной буквы «К».
Ефрем оглядел стол, взял с тарелки кусок сыра, налил себе еще полстакана водки и, хитро подмигнув Клямину, указал на кадык.
– Молодец! – Клямин следил за кадыком Плешивого. И вправду кадык держался на месте, не двигался. – И через уши можешь?
– Нет, – ответил серьезно Ефрем. – Через нос могу. Но сейчас не получится: простуженный, чихать начну.
Клямин усмехнулся и присел на край табурета.
– Еще вернешься домой, переночуешь, – успокоил его Ефрем. – По выходным они не берут.
– Возьмут. Если дело пришло в Южноморск, возьмут. – Клямин хотел что-то еще сказать, но его опередил телефонный звонок, по-утреннему злой и резкий.
Подняв трубку, он услышал голос Леры. Нервный, истеричный, с каким-то повизгиванием.
– Это ты виноват во всем! – кричала в трубку Лера. – Ты! Подонок и негодяй! Я ненавижу тебя и всю твою кодлу. Ты слезы не стоишь этой девочки, мразь…
Клямин слушал прикрыв глаза. Равнодушный и немой.
– Я все продумала! – продолжала Лера. – Завтра пойду куда следует и все расскажу. И о тебе, и о твоей банде. Поеду в Москву, пробьюсь к Генеральному прокурору. Скажи своим друзьям – пусть поторопятся, пусть прибьют меня. Мерзавец, мерзавец! – Голос Леры прервали рыдания.
Клямин положил трубку. Но едва он дошел до дверей, как вновь зазвенел телефон. Пришлось вернуться.
– Алло, – проговорил он вяло. – Слушаю вас.
– Антон! – воскликнула Лера.
– Здесь такой не проживает. – Клямин положил трубку и, ухватив шнур телефона, вырвал его из гнезда.
С каждым поворотом руля дома как бы уступали дорогу машине.
Дождь приустал и падал лениво, крупными отвесными каплями. Ударяясь о лобовое стекло, капли плющились, раскидывая острые брызги. Щетки мягко разгоняли их в стороны, выгребая сизую, уходящую вдаль перспективу улицы. Пустая, она обнажала унылое однообразие домов, издерганных осенью деревьев, отлакированных дождем цветных скамеек, глухих киосков. Изредка попадалась фигура под зонтиком, еще острее подчеркивая пустоту утреннего воскресного города.
Море вдали густело сиреневым провалом.
Приближаясь, оно словно бы поднималось вверх, к небу.
Казалось, еще немного – и автомобиль ткнется упрямым лбом в самую середину этой стены.
Добравшись до бульвара, Клямин свернул направо.
– Весь город решил объездить? – сонно проворчал Ефрем. – Хозяин ждать не любит.
Клямин промолчал. Вообще он молчал с тех пор, как выехали из дому. И Ефрема не слушал. По салону автомобиля бродили бессвязные, полупьяные, грубые слова. То сами по себе, то соединяясь в корявые фразы. Еще на лестнице Клямину было сказано, что хозяин в восемь часов будет ехать по Южному шоссе. Он возвращается с дачи. Пропустив его «форд», Клямин должен развернуться и ехать следом, а там будет видно, что делать. Хозяин в машине будет не один, а с Параграфом…
Отлаженный двигатель тянул ровно и мощно. Временами колеса проваливались в затянутые водой колдобины. Капот орошали мутные потоки, и машина, казалось, отряхивалась, подобно большой собаке.
Утомленный Ефрем посапывал простуженным носом, склонив набок башку и мирно уложив на коленях руки. Клямин искоса поглядывал на его заросшие ржавым пушком кисти. Он не испытывал сейчас никакого волнения. Все прошло – и страх, и озноб. Равнодушие и слабость томили его тело.
У развилки, от которой начиналось Южное шоссе, размещался пост автоинспектора. Желтый мотоцикл, опустив баранью голову, покорно мок под дождем. Сам инспектор спрятался под навес и читал газету. Заслышав шум автомобиля, он вскинул глаза, узнал Клямина и дружески помахал ему рукой. Не получив ответа на приветствие, инспектор проводил автомобиль озабоченным взглядом.
Южное шоссе. Клямин выпрямил руки, откинулся на спинку сиденья и уперся затылком в высокую тулью подголовника.
Схваченная по краям сырыми деревьями, дорога летела вдоль берега моря. Сначала она касалась территории порта, потом – рыболовецкого совхоза и лишь после этого подбивала пятикилометровую линию пляжа, покрытую где песком, где галечником.
Дождь совсем перестал. Но Клямин, казалось, не замечал этого: щетки продолжали кланяться,
