После того как Катарина отошла в сторону, после того как подошли и поклонились другие, а многие девушки поцеловали руку даме, та сказала:
— Приветствую вас от всей души, вы все заботитесь о хозяине и о его приемном сыне. Привет тебе, Симон, привет тебе, Клара, всех благодарю, всем я кое-что привезла, чтобы вы видели, что я в своем расположении к вам никого не забыла. А вообще-то все это пустячки.
Люди поклонились еще раз, иные еще раз поцеловали даме руку и удалились. Кланялись они и Наталии, которая отвечала на это приветствие весьма любезно.
Когда все ушли, дама сказала Густаву:
— Тебе я тоже кое-что привезла, это тебя обрадует, пока не скажу — что. Привезла, я это, однако, лишь для проверки, и сначала нужно спросить приемного отца, можно ли тебе уже пользоваться этим в полной мере или частично или вовсе еще нельзя.
— Благодарю тебя, мама, — ответствовал сын, — ты очень добра, милая мама, я уже знаю, что это, и как скажет приемный отец, так я и поступлю.
— Вот и хорошо, — отвечала она.
После этих слов все встали.
— Ты приехала нынче очень вовремя, Матильда, — сказал мой гостеприимец, — ни одна роза еще не раскрылась, но все они к этому готовы.
Во время этой речи мы подошли к двери, и мой гостеприимец попросил меня остаться с обществом.
Мы вышли через зеленую ограду на песчаную площадку перед домом. Люди, видимо, были уже оповещены об этом передвижении, ибо двое из них принесли просторное кресло и поставили его на некотором расстоянии от роз.
Дама села в кресло, сложила руки на коленях и стала смотреть на розы.
Мы обступили ее. Наталия стала слева от нее, рядом с Наталией — Густав, мой гостеприимец стал позади кресла, а я, чтобы не оказаться слишком близко от Наталии, справа и чуть позади.
Посидев довольно долго, дама молча встала, и мы покинули площадку.
Мы пошли теперь в столярную мастерскую. При общей приветственной церемонии Ойстаха в столовой не было. Он, видимо, считался художником, которому нужно нанести визит. По всему поведению домочадцев я понял, что отношение к нему действительно таково и кажется им самым естественным. Ойстах, надо полагать, ждал гостей, ибо стоял со своими людьми без зеленых фартуков перед дверью, чтобы приветствовать новоприбывших. Любезно поблагодарив всех за приветствие, дама ласково заговорила с Ойстахом, спросила, как ему и его людям живется, спросила об их трудах и делах и сказала что-то об их прежних работах, что я, не будучи знаком с ними, не совсем понял. Затем мы пошли в мастерские, где дама осмотрела каждое рабочее место в отдельности. В комнате Ойстаха она попросила, чтобы он, когда она задержится здесь долее, все подробно показал ей и объяснил.
Из столярной мастерской мы прошли в квартиру садовника, где дама немного поболтала со стариками.
Затем мы направились в теплицу, к ананасам и кактусам, и в сад.
Все места дама, казалось, отлично знала. Она с любопытством смотрела туда, где надеялась найти какие-то определенные цветы, осматривала знакомые приспособления и даже заглядывала в кусты, в которых еще могло оказаться птичье гнездо. Везде, где что-либо изменилось с прежних времен, она это замечала и спрашивала о причине. Так мы прошли через весь сад к большой вишне с видом на поля. Там она еще поговорила с моим гостеприимцем об урожае и о делах соседей.
Наталия говорила крайне мало.
Вернувшись домой, мы, поскольку близилось время обеда, разошлись но своим комнатам. Еще раньше мой гостеприимец сказал мне, чтобы я не переодевался к обеду: в его доме это не принято даже при незнакомых гостях, и я только бы обратил на себя внимание.
Я поблагодарил его за предупреждение.
Когда колокол пробил двенадцать и я спустился в столовую, я застал там все общество и впрямь непереодетым. Мой гостеприимец был в своей повседневной одежде, и на женщинах было то же платье, что и во время прогулки. Густав и я были в своем обычном виде.
Во главе стола стоял большой стул, а перед ним на столе стопка тарелок. По совершении немой молитвы мой гостеприимец подвел даму к этому стулу, который она тотчас и заняла. Слева от нее сел мой гостеприимец, справа — я, рядом с ним села Наталия, а рядом с ней Густав. От меня не ускользнуло, что даму, в отличие от прочих гостей, хозяин дома подвел к тому месту с тарелками, которое в доме моих родителей занимала и на котором раскладывала пищу моя мать. Но так было здесь, по-видимому, заведено, ибо дама действительно стала тотчас же разливать суп по тарелкам, которые затем разнесла молоденькая служанка. Мне стало от этого очень уютно. У меня было такое чувство, будто этого-то до сих пор и недоставало. В доме появилось подобие семьи, а именно это ощущение делало жилье моих родителей таким для меня приятным и милым.
Обед был таким же простым, как и в другие дни, проведенные мною в доме роз.
После обеда появилась большая корзинка, которую внесла Арабелла, служанка Матильды, — когда она выходила из кареты, я уже ушел. Кроме корзинки, принесен был пакет в серой бумаге, перевязанный красивыми шнурами, каковой положили на два стоявших у стены кресла. В корзине находились подарки, привезенные домочадцам Матильдой и теперь извлеченные. Я понял, что такая раздача подарков вошла в обычай и происходила уже не раз. Вошла челядь, и каждый получил что-нибудь подходящее, будь то черный шелковый платок для девушки, или передник, или материя на платье, будь то серебряные жилетные пуговицы для мужчины, или блестящая пряжка на шляпную ленту, или изящный кошелек. Садовник получил что-то завернутое в фольгу. Полагаю, что это был какой-то особый сорт нюхательного табака.
Когда все было роздано, когда все учтивейше поблагодарили и удалились, Матильда указала на все еще лежавший на кресле пакет и сказала:
— Густав, подойди ко мне.
Юноша встал и, обойдя стол, подошел и ней. Она ласково взяла его за руку и сказала:
— То, что здесь лежит, твое. Ты давно меня об этом просил, и я долго тебе отказывала, потому что для тебя это было рано. Это сочинения Гёте. Они — твоя собственность. Многое здесь — для старшего, даже для самого зрелого возраста. Ты сам не сумеешь выбрать, за какую из этих книг взяться сейчас, а какую отложить на будущее. Ко всем благодеяниям, тебе оказанным, твой приемный отец прибавит еще одно: он сделает для тебя этот выбор, и ты будешь слушаться его в этих делах так же, как слушался до сих пор.
— Конечно, милая матушка, буду, конечно, — сказал Густав.
— Книги эти не новые и не в красивых переплетах, как ты, может быть, того ожидал, — продолжала она. — Это те самые книги Гёте, которые я столько раз с радостью и болью читала и в ночные, и в дневные часы, находя в этом утешение и успокоение. Я дарю тебе свои книги Гёте. Я подумала, что они будут тебе милее, если ты кроме содержания найдешь в них и след руки твоей матери, а не только руки переплетчика и печатника.
— Милее, гораздо милее, дорогая матушка, — отвечал Густав. — Я ведь знаю эти книги в переплетах из тонкой коричневой кожи, с тонкими золочеными узорами на корешках и изящными буквами в этих узорах, книги, за которыми я так часто тебя видел, отчего и не раз просил подарить мне такие же.
— Я и подумала, что они будут тебе милее, — сказала дама, — потому их и подарила. Но поскольку в оставшееся мне время мне еще хочется послушать этого замечательного человека, я куплю себе его книги заново, мне неважно, новые они или старые. Ты же прими эти и поставь их в то место, которое тебе для них выделено.
Густав поцеловал ей руку и с неловкой нежностью обнял ее за плечо. Но он не сказал ни слова, а подошел к книгам и стал развязывать шнурок.
Когда ему это удалось, когда он вынул книги из обертки и кое-какие перелистал, он вдруг подошел с одною из них в руке к нам и сказал:
— Вот видишь, матушка, некоторые строчки тонко подчеркнуты карандашом, и тем же остро отточенным карандашом сделаны на полях заметки твоею рукой. Это твоя собственность, в новокупленных книгах ничего такого не будет, и отнимать у тебя твою собственность я не вправе.
