Я направился в селение, где прервал свои труды. Люди, знавшие о моем намерении вернуться, ждали меня уже давно. Старый Каспар, мой верный проводник в странствиях по горам, как правило носивший в кожаном мешке наш нехитрый однодневный запас продовольствия, уже не раз спрашивал обо мне в трактире «У кленов»; как сказала мне хозяйка, он обычно, прежде чем войти, останавливался на улице и оглядывал все окна, выходившие из деревянной части дома на клены, чтобы посмотреть, не высунется ли из одного из них моя голова. Теперь он снова сидел у меня за длинным сосновым столом под зелеными деревьями, и другие, которых он оповестил, тоже пришли. Я очень обрадовался и растрогался, увидев, что эти люди довольны моим возвращением и рады продолжению работы.
Изо всех сил, словно меня мучила совесть, я стал наверстывать упущенное из-за долгого отсутствия. Я работал прилежнее и деятельнее, чем когда-либо прежде, мы исследовали отвесные склоны у подножий и на разных высотах, доступ к которым давали нам наши молотки и зубила. Мы ходили по долинам, ища следов их образования, и сопровождали струившиеся в пропастях воды, исследуя то, что они намыли и несли дальше. Главным местом сбора оставался у нас дом с кленами, и хотя мы там подолгу отсутствовали, ночуя то в других горских трактирах, то у лесорубов, то на каком-нибудь горном пастбище или вовсе под открытым небом, в промежутках мы всегда возвращались в дом с кленами, на нас смотрели там как на постоянных жильцов, мои люди устраивались на ночлег на сеновале, а за мной была закреплена благоустроенная комната, и еще было у меня помещение, куда складывались собранные мною предметы.
Часто, устав от работы или решив, что набрал достаточно добра для своей коллекции, я сидел где- нибудь на верхушке скалы и жадно вглядывался в черты окружавшей меня местности или смотрел вниз на какое-нибудь озеро, которых в наших горах множество, или рассматривал темную глубину какого-нибудь ущелья, или выбирал себе в моренах ледника какую-нибудь глыбу или просто сидел в одиночестве, глядя на краски льда — синего, зеленого и в переливах. Когда я потом сходил вниз и оказывался среди своих собравшихся помощников, все снова приобретало для меня ясность и естественность.
Один егерь, который, впрочем, был скорее бродягой, чем осевшим на одном месте и знакомым с округой и здешней охотой егерем, доставил мне в горы цитру. Как раз потому, что он нигде долго не задерживался, он прекрасно знал все горы и знал, где делают самые лучшие цитры. Судить об этом он мог верно и потому, что был самым знаменитым в горах умельцем игры на цитре. Он принес мне очень красивую цитру с грифом иссиня-черного дерева, украшенным инкрустациями из перламутра и слоновой кости и ладами из чистого, блестящего серебра. На доски, сказал мой посланец, пошла самая звонкая ель, выбранная самим мастером и срубленная в добрый час и в надлежащие годы. Ножками цитре служили шарики из слоновой кости. И правда, когда егерь играл на ней, мне думалось, что инструмента с более приятным звучанием я никогда не слышал. Даже то, что играли в доме роз Матильда и Наталия, звучало не так. Я в жизни не слышал ничего, что походило бы на игру этого егеря. Я не раз просил его играть при мне на моей цитре, потому что никакая другая не звучала у него так, как эта, и потому что, по его словам, ее следовало обыграть. Он стал учить меня игре, и, видя, что он предпочитает мою цитру всем другим, я решил, если у меня появится причина быть довольным нашими уроками, купить ему точно такую же. Он сказал мне, что у мастера есть несколько цитр, сделанных из того же дерева и тем же способом. Поскольку она была довольно дорога, я заключил, что мастер распродаст эти цитры не так скоро и одна-то уж останется, когда я к обычной денежной плате, назначенной мною моему учителю, пожелаю прибавить этот подарок.
В то же лето я начал собирать мраморы. Из камней, которые я находил или приобретал, вытачивались маленькие толстые пластинки, грани которых показывали особенности данного мрамора. Когда я находил большие глыбы, то, помимо таких пластинок для коллекции, я пускал их на всякие поделки, из них вытесывались всякие мелочи для письменного стола, шкатулок, умывальников, части мебели и даже сама мебель. Я надеялся доставить большую радость отцу и матери, постепенно украсив их дом, а то и сад такими побочными плодами моих трудов. Я помышлял даже о том, чтобы, если найду достаточно большую глыбу, заказать у каменотеса бассейн.
В Лаутертале я встретил однажды Роланда, брата Ойстаха. Он сделал много набросков в одной старинной церкви и перебеливал теперь в лаутертальской гостинице эти рисунки и некоторые другие, набросанные поблизости. Неподалеку от Лаутерталя находилась одна уединенная усадьба, вернее, крепкий, каменный, похожий на замок дом, принадлежавший когда-то семье, которая разбогатела на торговле изделиями горцев во все более дальних краях, а потом опять обеднела из-за вырождения ее потомков, их легкомыслия и расточительности. Кто-то из этого рода и построил большой каменный дом. Теперь хозяином здесь был чужой человек из города, купивший дом ради его местоположения и его достопримечательностей и время от времени его навещавший. В доме этом были прекрасные покои, прекрасные работы из камня и дерева, прекрасные потолки, двери, полы, мебель. Деревообрабатывающий промысел процветал, видимо, когда-то в горах — не то что теперь. Из этих изделий ничего не разрешалось выносить из дому или продавать. Роланду позволили рисовать то, что он найдет достойным зарисовки. Ради этого он и оставался в лаутертальском трактире. Я посещал с ним этот дом, и у нас возникали разные разговоры, особенно когда мы оба, выполнив свою каждодневную работу, сходились в зале трактира. Я открыл в нем человека очень пылкого, решительного и страстного, особенно когда его пленяло какое-нибудь произведение искусства или еще что-нибудь. Он покинул это место раньше, чем я.
Прежде чем мои дела увели меня оттуда, я нашел еще нечто, чему был из-за отца очень рад. Каспар часто слушал мои с Роландом разговоры, а порой и заглядывал в рисунки. Однажды он сказал мне, что если я такой охотник до старинных вещей, то он может показать мне нечто старинное и весьма любопытное. Принадлежит это одному лесорубу, владельцу дома, сада и полоски земли, которую возделывают его жена и его подрастающие дети. По моей просьбе мы как-то поднялись к его дому, который стоял за клином леса, среди сухого луга, недалеко от небольших полей, вплотную к одинокой каменной глыбе, какие порой попадаются в недрах плодородной земли. Старинным изделием здесь оказалась облицовка двух оконных пилястров, высотой примерно в половину человеческого роста. Она была явно остатком гораздо большей обшивки, покрывавшей на такой же высоте от пола все стены комнаты. Сохранилась только обшивка двух пилястров, но она была совершенно цела. Полусогнутые фигуры ангелочков и мальчиков в орнаменте из листьев стояли на цоколе, поддерживая изящный карниз. Хозяин дома поставил эти обшивки в своей парадной комнате таким образом, что они были обращены к комнате неукрашенной полой частью. Полости он заполнил резными и писаными иконами нового времени. Произведение это находилось прежде, вероятно, в каменном доме и было вынесено оттуда, когда какие-нибудь наследники что-то переделывали и все проматывали. Хозяин дома на лугу сказал нам, что его дед купил эти вещи на распродаже с торгов хагерской мельницы, которая пошла с молотка из-за расточительности мельника. Мои расспросы о дополнениях к этим обшивкам ни к чему не привели, и при посредничестве Каспара я купил у хозяина то, что осталось. Я заказал ящики, разобрал скрепленные части, собственноручно упаковал их и послал в дом с кленами в добавление к другим моим вещам.
В ту осень я и впрямь очень долго пробыл в горах. Снег лежал уже не только на них, а покрывал всю местность, и ездили уже на санях, а не в повозках, когда я покидал дом с кленами. Я уложил все свои вещи и отправил их раньше, потому что в будущем году мне предстояло расположиться уже не в этом приветливом доме, а где-то еще. Я попрощался со всеми моими людьми и по замерзшей дороге вдоль шумящей реки, у берегов которой уже нарастал лед, пошел в края равнинные. Мой путь приводил меня иногда на возвышенности, откуда я видел на севере местность дома роз, а на юге — места вокруг Штерненхофа. В белом покрове полей, прорезанном темными лентами лесов, я едва различал холмы, среди которых должен был находиться дом моего друга, и того меньше — окрестности Штерненхофа, потому что никогда не был в этих местах зимой. Но я точно знал, в какой стороне находится дом, где прошлым летом цвело такое множество роз, и в какой — замок, за которым стояли старые липы и бил родник, хранимый женской фигурой из белого мрамора. Благотворные нити, тянувшие меня в обе эти стороны, уничтожались более крепкими узами, которые вели меня к моим дорогим и милым родным.
Достигнув равнины и прибыв в место, где меня ждали мои ящики, оказавшиеся в целости и сохранности, я передал их возчику для доставки на пристань и попросил его быть особенно внимательным к тем из них, где находились старинные вещи. На другой день я выехал в коляске следом. У реки я проследил за погрузкой моих вещей на судно и на следующее утро поплыл на том же судне в свой родной город.
Я благополучно добрался туда, отправил свое добро в наш дом, распаковал ящики со старинными
