принцессу. Только я вам говорю, она за графа выйдет, потому как граф познатнее барона, да и коляска у него вся блестит, а в упряжке пара каурых коней — загляденье просто! Я как-то видела их вдвоем в этой самой коляске. И к другим вам надо поехать в гости, а не сидеть здесь одному; потому вы никогда и людей не рисуете, а все одни деревья да траву. Вот что я, хотела вам сказать и теперь вот сказала.
— Искренне благодарен вам, дорогая хозяюшка, — ответил я, — однако если я и поеду куда, то только в Вену. Это огромный город, в пем уместились бы две сотни таких городишек, как Люпфинг, и жителей там раз в пятьсот больше, чем в Люпфинге, попадаются и важные господа, у которых свои лавки есть, да и страховые конторы побольше здешних. Со многими из них я вожу компанию, когда бываю в Bene. Но, уж выбравшись в ваши края, избегаю людей и предпочитаю общество ящериц и мух.
— Так-то оно так, — ответила хозяйка, — да когда же вы в Вену-то поедете? Вон ведь новый бревенчатый дом у нас строите, а кто дом строит, тому в нем и жить; вот вы и просидите в нем весь век свой, и хоть и будете к нам захаживать и у нас обедать или служанку себе наймете, какую я вам подберу, а все ж таки не вашего мы поля ягоды. В Люпфинге живут два художника, очень они красиво расписывают комнаты и церкви; у одного из них есть и жена и детки, и вечером, после работы, оба идут в трактир. Ну, а вы даже вечерами, в хорошую погоду, все сидите у нас тут под яблоней, и люди вроде вокруг вас есть, да ведь вы с ними почти совсем не разговариваете, во всяком случае, еще меньше, чем другие знатные господа. Мы могли бы тоже, как в других трактирах, отгородить для вас особую залу, чтобы к вам приходили гости, а вы бы могли красиво ее расписать. Да вот не рисуете вы ни птиц, ни святых, я видела в вашей комнате огромную холстину, что на доски натянута и сплошь закрашена, так ведь на ней опять одни облака; а потом перенесете вы этот холст в новый дом и так и будете все рисовать и рисовать без конца, пи люди к вам, ни вы к людям, даже к нам по соседству и то небось не заглянете; так, право, и душой заболеть недолго.
— Обещаю вам, дорогая хозяюшка, или лучше — матушка Анна, как называет вас ваш супруг, так вот, обещаю вам, матушка Анна, что не заболею; я вообще редко болею, и потом я ведь подолгу хожу пешком по окрестностям и много бываю на свежем воздухе, — ответил я.
— Вот-вот, на свежем воздухе, — возразила она, — это на болоте-то, от которого одна хворь людям, а вы сидите там сиднем на каком-то несуразном стульчике и все рисуете и рисуете, разве что пройдете два шага, да на другом месте опять и сядете.
— Зато уж зимой, — возразил я, — не буду работать над большой картиной, которую вы видели, потому что на ней я пишу ваши места, а для этого нужно лето, чтобы я мог в любое время взглянуть, верно ли я все делаю; и если зимой я не поеду в Вену, то натяну высокие юфтяные сапоги и отправлюсь по снегу в Люпфинг, а там, может быть, загляну и в трактир, буду там есть и пить. Да и вообще, когда выпадет снег, я собираюсь сходить в гости к разным людям.
— Вот-вот, к людям, — вставила она, — к людям, а не то и впрямь ум за разум зайдет.
— Я и говорю — к людям пойду, к людям, — подтвердил я. — Я вижу, что вы хотите мне добра и от души благодарю за совет.
— Да, мы оба хотим вам добра, что Христиан, что я, — откликнулась она.
Потом мы еще немного поговорили об уютном зальце для почетных гостей, который хозяйка хотела отгородить от общего помещения. Я посоветовал ей оставить столики под яблоней, потому что это место привлекает гостей больше, чем так называемый зал, который можно найти повсюду и который им не в новинку. А если она хочет, чтобы в ее доме бывало больше гостей, и для этого непременно нужен отдельный зал, то я помогу ей в этом и готов сам привезти сюда из Вены художника, который распишет этот зал куда лучше, чем удалось бы мне.
Когда я встал, чтобы идти к себе, она сделала книксен и, очень довольная моей любезностью, поблагодарила меня за доброту. Я поднялся в свою комнату и лег спать.
Дом мой и в самом деле через несколько недель был готов. Стены обеих комнат я велел обшить тонкими досками, обмазать глиной, оштукатурить и покрасить в матово-серый цвет. Когда все как следует высохло, я перебрался туда. Переезд в просторную высокую комнату с большими окнами был для меня праздником, на душе было легко и радостно. Теперь я поставил свои подрамники так, чтобы свет равномерно падал на тот холст, над которым я как раз работал. С радостью принялся я устраиваться на новом месте. Служанки я не стал нанимать, а попросил приносить мне все необходимое из трактира, уборку же и поддержание порядка в доме взяла на себя хозяйка. Дом был устроен так, что она могла пройти ко мне в спальню, не входя в большую комнату; я нарочно позаботился о том, чтобы она, в мое отсутствие, была заперта. Обстановка дома состояла из двух длинных столов, ночного столика, нескольких стульев, скамьи, зеленой кафельной печки, кровати и двух объемистых шкафов для моих вещей и одежды. Мебель была сделана из простого дерева и покрашена в тот же серый цвет, что и стены. Я не хотел, чтобы в доме были какие-либо яркие, бросающиеся в глаза тона. Потом я пригласил к себе Родерера; он похвалил и само строение, и всю обстановку.
Жизнь в новом доме я начал с того, что с помощью двух рабочих, в умелости которых убедился еще во время строительства, распаковал и собрал позолоченную раму, а затем вставил в нее большую картину вместе с нарочно для этого пригнанным подрамником. Рама точно подошла по размеру. И, как всегда, когда мне случалось впервые увидеть свою работу вставленной в раму, картина и на этот раз показалась мне гораздо больше и как-то внушительнее, чем прежде. Полотно и в самом деле оказалось огромным, так что, пожелай я вывезти его из этого бревенчатого домика, мне пришлось бы разобрать раму и скатать холст в трубку, в противном же случае, бы вынести ящик с картиной в раме и на подрамнике, надо было бы разобрать стену. Та часть картины, которая уже была написана, показалась мне вполне сносной. И мне не терпелось скорее продолжить работу. Раму я не стал разбирать, а просто завернул ее в холстину и прислонил к стене, чтобы была под рукой на случай, если вновь понадобится.
Теперь я почти все время работал только над картиной, потому что большая часть этюдов с натуры уже была готова, и лишь изредка мне приходилось на несколько часов уходить из дому, чтобы сделать кое- какие наброски. Чаще я выходил из дому лишь для того, чтобы охватить взглядом весь открывающийся с вершины холма вид. Отдельные места я мог разглядеть из окон комнаты, выходивших в ту сторону, вид на которую я старался запечатлеть на полотне. Так дело и шло. Поскольку теперь мне приходилось большей частью работать в четырех стенах, я начал совершать прогулки. Хозяйка решительно не одобряла такого образа жизни, это было ясно видно; однако теперь она уже больше не заговаривала со мной об этом и лишь то и дело принималась рассказывать о разных событиях в Люпфинге, Киринге, Цансте или где-нибудь еще и о том, какие там бывают празднества и увеселения, или о том, какие красивые места там-то и там-то. Но самым-де великолепным будет празднование пятисотлетия Люпфинга, — счет ведется с того дня, когда был заложен первый камень церкви, что стоит и по сей день; а город был и прежде, да только потом разрушился. Праздник назначен на день святого Варфоломея, и каждый, кто отправится в Люпфинг, может убедиться собственными глазами, что приготовления уже идут полным ходом.
Я ежедневно совершал небольшие прогулки по окрестностям. Очень живописная тропинка сбегала с моего холма налево к лесу. В глубине его тропинку под прямым углом пересекала сухая песчаная просека; если дойти по ней направо, можно выйти на проселочную дорогу, которая, огибая болото, ведет на Люпфинг и Фирнберг. Это и была та самая дорога, по которой Родерер обычно возвращался домой после беседы под яблоней и возле которой произошла моя встреча с веселой компанией, намеревавшейся подглядеть из-за моего плеча, что я пишу.
Прогулки по просеке Доставляли мне много радости. Дорога была широкая и ровная, после самого продолжительного и бурного ливня тотчас просыхала, а темные сосны, строгими рядами обрамлявшие ее, распространяли вокруг тенистую прохладу и запах хвои. Я уж не говорю о пении птиц, которое, однако, тоже заслуживает упоминания, поскольку на болоте разве что иногда услышишь чибиса, а на холме у нас — только посвистывание дрозда. На этой просеке редко когда встретишь кого-нибудь, так как пользуются ею главным образом зимой для вывозки дров, а потому тут на каждом шагу видишь то травку, то красивый цветок, растущие прямо посреди дороги. Я уже много раз гулял тут и хорошо знал здешний лес. А потому и избирал для своих ежедневных прогулок большей частью именно эту дорогу. Выйдя из дома, я кратчайшим путем спускался к лесу, огибая болото слева, затем сворачивал направо, долго шел по просеке и наконец возвращался домой уже правым берегом болота. На это уходило два или два с половиной часа, в зависимости от скорости шага. Такую потерю времени я мог себе позволить.
Однажды, гуляя в одиннадцать часов утра по просеке, я увидел женщину, направлявшуюся в мою
