— Да, уж свои пять килограммчиков весила. От нее у бедняжки весь лоб пошел складками.
— Не задуривай детям голову.
Ужин продолжается в молчании. Элизабет устала и начинает хныкать. Липе встает из-за стола и обстоятельно раскуривает свою носогрейку с помощью сосновой лучины.
— Уж не от моих ли новых ботинок такая вонища? — спрашивает Матильда. Липе не сводит глаз с большой мухи на стене. Потом оборачивается к Матильде и говорит:
— Завтра выплата натурой.
За выплатой присматривает сам управляющий. А раньше это делал смотритель Бремме. Но с тех пор, как выяснилось, что, пренебрегая присутствием Бремме, на телегу порой кладут все-таки одним мешком больше, чем надо, управляющий решил присматривать лично. Обо всем нужно самому позаботиться, решительно обо всем.
— Эй, Блемска, не вешай с таким походом! А ну, отсыпь назад одну мерку!
Лопе не любит управляющего. Из своего укрытия он много раз наблюдал, как управляющий бранит рабочих. На шляпе управляющий носит серую кисточку. Если он бранится и скандалит, кисточка болтается взад и вперед. Словно лошадиный хвост, когда лошадь отгоняет муху. Кисточка болтается, но не падает, потому что вставлена в серебряную трубочку. А трубочка плотно сидит на шляпе, может даже, она приделана. И еще управляющий всегда носит зеленые костюмы. Зеленые, как картофельная ботва в июне.
— В таком костюме ему легче прятаться в заказнике, — объясняет кучер Блемска.
— Разве ему надо прятаться?
— А как же! Чтобы следить за нами.
Кроме того, управляющий Конрад щеголяет в необыкновенных сапогах. Во всем имении таких больше ни у кого нет. Они двойные. Если грозный Конрад захочет, он может снять голенища, оставить их дома и разгуливать по полям в длинных — до колен — носках.
Полученное в натуроплату зерно отвозят на подводах к булочнику и к мельнику. Мельник тоже печет хлеб. Но у него хлеб кислый и непропеченный. Только кто задолжал булочнику заказывает хлеб у мельника. В день выплаты вечером все рабочие идут рассчитываться по лавкам. У Кляйнерманов этим делом занимается мать. «Тебя там обманут», — говорит она отцу. Но и мать в результате возвращается без денег. В задранном фартуке она приносит стиральный порошок, солодовый кофе, соль, пакетик перца, немного повидла в бумаге, новую тетрадь для Лопе, пакет булавок, два мотка штопки и прочие мелочи, которые поизрасходовались за долгий месяц. Но не всегда ей так везет. Бывает, она вообще ничего не приносит. И даже часть хлеба остается неоплаченной и выгрызает кусок из заработков следующего месяца.
— Вот и опять я не смогла купить у него шерсти, а на вас все так и горит. Это ж надо, какие дыры. — И она садится, поджав губы, и шьет подследники из мешковины. А Липе под свои деревянные башмаки поддевает портянки.
Приличных чулок нет совершенно. А как на грех в ближайшее воскресенье дети должны идти на это дурацкое поминание. Управляющий, а за ним и смотритель всех оповестили: «Будет публичное поминание усопшей императрицы в трактире у Тюделя. Явка всех работников с женами и детьми весьма желательна».
— А танцы потом будут? А дармовое пиво? — осведомляется кучер Блемска в конторе.
— Танцы на поминках не совсем уместны, но пиво, возможно, будет. А хоть и не пиво, так кофе для женщин и тому подобное. Вполне возможно.
Чулки с пришитыми к ним подследниками из мешковины мало смущают Лопе. Он может надеть материны высокие ботинки со шнуровкой. Мать все равно их больше не носит. Каблуки, говорит, чересчур высокие. В высоких ботинках не только мешковина, но и весь чулок укрыт до середины.
Как ни странно, танцы у Тюделя все-таки состоятся. Рабочий ферейн велосипедистов справляет свою очередную годовщину. Любой владелец велосипеда, будь то шахтер или крестьянский сын, может стать членом рабочего ферейна велосипедистов. Из сельскохозяйственных рабочих ни у кого велосипедов нет.
— Когда велосипедисты заказывали помещение? — раскатывается над стойкой и по всему залу голос управляющего.
Вильгельм Тюдель начищает пивной кран, пытаясь скрыть за ним свое лицо.
— Я спрашиваю, когда они заказывали?
— Три дня назад, — сокрушенно пожимает плечами Тюдель.
— А я когда заказывал?
— Сразу, как она померла.
— Верно, а произошло это почти неделю назад.
— Но ваших-то будет не так чтобы много, весь зал им все равно не понадобится.
Коммерческие соображения придают Тюделю храбрости.
— А ты почем знаешь, сколько их будет?
Тюдель снова отступает к поставцу с посудой.
— Ежели бы у них не сравнялось как раз два года, да еще они с тех пор отмечали у меня и освящение знамени, и первую годовщину, и Новый год, и звездную гонку, и спортивный праздник — и все как есть отмечали у меня.
— При чем тут звездная гонка, при чем освящение? Ты, тюфяк, неужели не понимаешь, что речь здесь идет совсем о другом?
Тюдель именно что не понимает. Клубная комната достаточно велика для панихиды. Кроме того, велосипедисты заказали три бочки пива, а на смерть императрицы от силы закажут кофе. Он молча снимает с полки граненую бутылку водки и молча наливает управляющему.
Управляющий поспешно хватает рюмку, закидывает голову далеко назад, рот его под вытянутыми в стрелку усами превращается в зияющую дыру, где водка исчезает, словно в буксе неподмазанного колеса.
Тюдель снова наливает. На сей раз управляющий споласкивает предварительно рот и зубы, потом, коротко булькнув, тянет руку за третьей рюмкой.
— Ирония, — изрекает он, — ирония судьбы! Красный ферейн отплясывает на панихиде по императрице! Понимаешь, ослиная башка, что ты наделал?
Является садовник Гункель и спрашивает, куда ему поставить два деревца в кадках. Работницы приносят букеты темных роз из питомника милостивой фрейлейн.
— А, черт подери! Отнесите их в клубную комнату! Эти собаки тоже придут — это ж надо! Еще одну!
Он снова поворачивается к Тюделю, который уже успел водрузить бутыль обратно на полку.
Не здороваясь, входит председатель ферейна.
— Ты пиво не забыл поставить на лед?
Тюдель кивает. Управляющий тем временем сам себя обслуживает. Потом, звучно прокашливаясь, он проходит в клубную комнату, куда уже прошел Гункель и обе женщины.
Праздник у велосипедистов начинается в пять часов в большом зале. В семь клубная комната начинает заполняться пришедшими на панихиду. Его милость хотел просто-напросто ее отменить. Потому что этот проныра Тюдель решил, что для панихиды достаточно велика и клубная комната. Взбодренный огненной водой, управляющий пытается выступить в роли миротворца. Он заполняет библиотеку раскатами своих аргументов:
— Я позволю себе заметить, что клубная комната и в самом деле имеет достаточные размеры.
— А что говорит госпожа пасторша? В полном ли составе придет ее патриотический женский ферейн?
— Придет, придет! Что ей еще говорить? С моей точки зрения, если мне позволено будет заметить, сочетание панихиды с танцами очень благоприятно. Чтоб, по крайней мере, все увидели, как… — он подыскивает нужное слово, — как кощунственно ведут себя красные. Я хочу сказать, во избежание недоразумений, надо бы в речи, я хочу сказать, надо бы в тексте речи…
Его милость задумчиво поворачивается к письменному столу. На столе лежит текст речи. Его милость
