— Ага! Вот ты и попался. А ну, давай сюда корзинку!
Желторотик срывает корзинку с руки у Лопе и высыпает грибы на землю. И топчет их своими коричневыми охотничьими сапогами.
Лопе видит, как эти сапоги пляшут на желтых, будто яичный желток, лисичках. Корзинка летит в ельник. Лопе идет и подбирает корзинку. И мчится прочь, долго чувствуя затылком пронзительный взгляд лесничего. В груди у него что-то сверлит, будто он напоролся на гвоздь. Новое, непривычное ощущение.
На полевой тропинке Лопе встречает Блемску. Тот разворачивает свой двухлемешный плуг.
— Ну и грибник же ты у нас! Ты уж не на деревьях ли искал грибы?
— Он их все растоптал.
— Кто?
— Мертенс…
— Этот Желторотик?
— Он прямо сбесился, потому что иногда я сам приношу для отца хворост.
— Всё, как есть всё захватили эти люди в свои лапы, мы еще дождемся, нам запретят брать к ногтю собственных вшей. Где он?
Блемска в ярости. Глаза у него становятся круглые, как у сурка. Лопе робко кивает в сторону «Часовни».
— Подержи лошадей, пока я обернусь.
В рваных, облепленных грязью башмаках Блемска скачет через борозды и скрывается в лесу. Колотье в груди у Лопе стихает. Вместо него появляется какая-то внутренняя дрожь. Может, от страха, а может, и от радости. Блемска скоро возвращается.
— Его уже там не было. Пусть благодарит бога, что его там не было.
— Дядя Блемска, у него ружье есть…
— Подумаешь какое дело. Иди собирай грибы, а если он появится, если он снова появится, свистни в два пальца, понятно?
Лопе снова возвращается в «Часовню». Сердце у него почти стрекочет.
Теперь он больше приглядывается да прислушивается, чем ищет. Услышит ли Блемска его свист? Лучше бы всего сразу же и проверить, но тогда Блемска может рассердиться. Пока он вторично набирает полную корзину, день подходит к концу. А Желторотик так и не появился.
Когда лес перестает осыпать людей дарами, в школе начинается суровая пора.
— Умножение на семнадцать, давай, Венскат!
Пауле Венскат встает и тужится:
— …Четырежды семнадцать будет… будет шестьдесят восемь, пятью семнадцать будет… будет девяносто пять…
— Сколько?
— …бу-удет… бу-у-удет восемьдесят пять.
— Я уже вижу: таблицы ты не знаешь. А задано было, между прочим, задано было три недели назад.
— Не-а.
— Ты что сказал? Ты сказал мне «не-а»? Во-первых, говорить надо «нет», понял? А во-вторых, ты лжешь. Он еще у нас, оказывается, и врун. Я что, не задавал вам таблицу?
— Да, — доносится из недр класса.
— Шнайдер, я задавал вам таблицу или нет?
Альберт Шнайдер вскакивает.
— Пятью семнадцать будет восемьдесят пять.
— Вот видите! Почему Шнайдер знает?
Учитель открывает желтый, как почтовые ящики, стенной шкаф. Он отыскивает за картами свою трость и со свистом взмахивает ею.
— Этого еще не хватало! Три недели назад задано, а наш лоботряс не изволил выучить. Да ты ведь не сумеешь даже подсчитать, сколько заработал, когда кончишь школу.
Он медленно приближается к Пауле. Тот стоит у передней парты — приговоренный перед эшафотом. Поначалу Пауле хнычет. Потом его вдруг осеняет, и он ухмыляется:
— А мне скостили восемь ударов!
— Это за что еще?
— За сенокос и за грибы!
— Он не врет?
Первый ученик шелестит списком.
— Все верно, восемь ударов.
Учитель с трудом подавляет досаду и яростно ударяет по классной доске.
— Все восемь зачеркнуть… А уж в следующий раз ты у меня… вжик… получишь… вжик…
Поля пустеют. Ветер носится над равниной, не встречая сопротивления. Дождь промывает небо и землю. Потом выпадает несколько солнечных деньков, когда жестяной стрекот молотилок разносится над влажно-комковатой землей. Сеятели топочут облепленными землей сапогами, разбрасывают зерна. Скворцы тучей вьются над свежими бороздами. Между комков земли пробиваются стрелки озими. Они больше красные, чем зеленые. Подрастут и начнут трепетать на осеннем ветру. Поздняя осень. В деревне настает спокойная пора.
Ариберт и Дитер фон Рендсбург учатся верховой езде. Учит их управляющий. А почему бы и нет? Зря он, что ли, был вахмистром у гвардейских улан?
— Рабочей рысью марш! — командует он.
Поначалу занятия ведутся с лонжей на выгоне. Манеж еще пока не отстроен. Для местных детей настают веселые денечки. Они шпалерами выстраиваются вдоль облетевшей бузинной изгороди у амбаров и наблюдают.
— Как здорово, что мне не надо у него учиться, — шепчет Пауле Венскат. Всякий раз, когда управляющий поворачивается к ним спиной, Пауле бросает в лошадей то пригоршню песка, то камушек. И порой даже попадает в цель. Тогда лошадь взбрыкивает либо нервно взмахивает хвостом, словно ее огрели плеткой. И тогда сыновья милостивого господина начинают болтаться в седле, как бумажные куклы.
— Прямо сидеть, господин Ариберт, корпус прямо.
Ариберт старается изо всех сил. Управляющий выпускает лонжу из рук и раскуривает сигару. Пауле Венскат швыряет тем временем острый кусок щебенки. Лошадь с фырканьем становится на дыбы. Красная пена показывается у нее в ноздрях. Соскучившись по прыжкам, она прядает вперед. Ариберт запускает обе руки ей в гриву. Хоп! И через ограду выгона. Размахивая руками, управляющий трюхает следом. Но Ариберт не падает. Он судорожно вцепился в гриву. Лошадь мягким галопом кружит по озимям. Тут Ариберт даже выпускает гриву и хватается за поводья. Тоном победителя он уверенно кричит:
— Вот оно! Давайте и дальше заниматься здесь, господин управляющий! Здесь, знаете, как хорошо. И не трясет ни капли.
Управляющий протестует. Он взволнованно сосет сигару. Нельзя такою ценой добывать себе удобства. Но Ариберт желает, чтоб не трясло. Ариберт желает.
— Я хочу сегодня остаться здесь. Дитер, попробуй ты тоже.
Ариберт останавливает лошадь. Это кроткая и терпеливая животина для гостей. И к поразившему ее камню она отнеслась, как отнеслась бы к незаслуженному удару хлыстом, нанесенному рукой воскресного гостя.
Управляющий, ворча, повинуется. Наездники вытаптывают на поле темный круг. Словно крысы выгрызли огромную дыру в краюхе хлеба.
— А что бывает, если лошади вытопчут посев? — Так спрашивает Лопе вечером у отца, когда оба они вяжут веники.
— Лошади — они глупые. Зеленя и есть зеленя, а трава — она и есть трава: вот они какие, лошади-
