поднимает с земли свои книги и уходит. Он отряхивает свой костюм, после чего ковыляет к пасторату. Такая вражда — непонятно откуда. Что он им сделал, этим сосункам?
— Просьба седьмая, Кляйнерман! — вызывает пастор и, моргая, подходит ближе.
— Просьба седьмая гласит: но избавь нас от лукавого. Что сие означает? В этой молитве мы, как учит нас Писание, просим господа…
— Кляйнерман! Что у тебя за вид?
Молчание.
Лопе проводит рукавом куртки по лицу. Рукав мокрый и грязный. Он размазывает грязь по лицу. Кругом хохот, улюлюканье.
— Тихо! Тихо! Тихо! — размахивает руками пастор.
Ручейки слез пробиваются через корку грязи на лице у Лопе.
— Что с тобой, мой сын? — У пастора становится медоточивый голос.
Ответа нет. Лопе шмыгает носом.
— Ну?
Мария Шнайдер вскакивает с места.
— Они его избили ни за что ни про что, господин пастор.
— Кто?
— Он первый полез, — бормочут мальчишки.
— Какой стыд, какой позор! И это конфирманты, которым скоро являться к трапезе господней!
Девочки набрасываются на Марию.
— Молчите лучше, дурынды! Разве не печально, когда такие большие мальчишки лупцуют друг друга?
Молчание.
— Кляйнерман! Ступай умойся. Тебе скоро к причастию. Видит бог, тебе пора бы стать поумней.
И был день, оскверненный неудачами, как черным облаком. Лопе сидит на вершине, название которой «Четырнадцать лет». Но приходят люди и сгоняют его с вершины. Смотритель его бранит, товарищи бьют, пастор укоряет, мать лупцует.
Словом, все точь-в-точь как было раньше. Вершина видится ему только в воображении. А на самом деле он увязает в болотной трясине.
«Да, жизнь — не простая штука, ты и сам это поймешь в свое время», — так, помнится, сказал ему однажды Фердинанд.
Пастор натаскивает конфирмантов перед экзаменом. Экзамен предшествует конфирмации.
— От тех, кто явится к трапезе господней, господь требует, чтобы они знали, как надлежит ему служить. Скажи-ка мне, Тюдель, что потребно, прежде чем явиться к трапезе господней?
— Надо все время думать о ней, о вине, которым будут тебя поить, о пище, которой будут тебя кормить.
— По смыслу верно, сын мой, но выразил ты все это не очень удачно: надо внутренне готовить себя к приятию тела и крови Христовой во время святого причастия. Понял? И, следовательно, что же потребно для этого, Кляйнерман?
— Надо голодать, а картошку оставить на потом: вот когда вернешься из церкви, тогда можешь ее съесть.
— Откуда ты взял картошку? При чем тут картошка? Просто надо явиться к причастию натощак, дабы пища господня не попала в оскверненный сосуд.
— Господин пастор, а можно перед причастием попить воды, чтобы внутри все промылось? — спрашивает Орге Пинк.
— Болван! Разумеется, можно испить воды. Вы и впрямь ведете себя, как малые дети, — выговаривает пастор и, зажмурив глаза, протирает очки.
Подготовительные занятия сильно смахивают на театральную репетицию. Пастор всегда задает вопросы в одной и той же последовательности. Каждый экзаменующийся получит по два вопроса. И тем докажет перед собранием прихожан, что готов вкусить от трапезы господней. И, уж конечно, пастор знает, кому из конфирмантов можно задать вопрос потруднее, как знает и то, кому надо ответ разжевать и положить в рот, чтобы только и осталось, что ответить «да» или «нет».
Пфенниги Лопе, заработанные на вениках и предназначавшиеся для покупки костюма на конфирмацию, поглотило хозяйство. В хозяйстве вечно не хватает то одного, то другого.
— Неужто он не может сходить на конфирмацию в коротких штанах? — спрашивает мать. — Ему ведь всего четырнадцать лет.
Фрау Венскат мотает головой.
— Нет, не может. Я сроду такого не видела. А разве у тебя нет мужниного воскресного костюма? Может, Бульке подкоротит в нем брюки?
— Старик не отдаст свой костюм, да и пиджак слишком широк.
Но в один прекрасный день Фердинанд заявляет Лопе:
— Иди к Бульке и скажи, чтоб он снял с тебя мерку для костюма, а матери передай… передай… что я заплачу… да, да, передай, что я просто считаю своим долгом… и Бульке сошьет тебе костюм.
— Нет, мы от него костюмов в подарок принимать не желаем, — оскорбляется отец и относит к Бульке свой выходной костюм, — пусть там ушьет, где надо, а потом, если выпустить в швах, я его опять смогу носить.
Но мать втайне отправляется вместе с сыном к Бульке и велит, чтобы тот снял мерку за счет Фердинанда.
— А костюм Липе пусть повисит у тебя, пока снова ему не понадобится.
Настает день конфирмации. Первые галстуки, твердые манишки и манжеты. Ходишь, словно с доской на груди, а пальцы надо подгибать, чтобы манжеты не выскочили из рукава. Девочки лучше справляются с необходимостью носить черные платья, ленты, кружева и носовые платочки. Они ухитряются даже проделать несколько танцевальных па, примеряя обновки перед зеркалом.
Лопе героически сражается со штанинами, болтающимися вокруг ног. Обломок зеркала он держит на уровне голени. Заглядывает в него, делает шаг. Вроде бы все нормально. Но когда он смотрит на свои ноги сверху вниз, кажется, будто на каждой ноге надето по черному мешку.
Мать колдует над его воротничком, потом стягивает где-то сзади на шее его черный галстук с зубчатым зажимом, так что Лопе невольно вспоминает, как повесился Мюллер.
У матери будто сделались другие глаза. Они похожи теперь на нижние стекла в классных окнах. Сквозь них ничего нельзя увидать. Лопе отгибает наружу торчащие углы воротничка. Он чувствует, что вот-вот задохнется. Черная шляпа у него от Фердинанда. Хоть внутрь подложена бумага, шляпа все равно наезжает на уши и отгибает их книзу. Колокольный звон, рев органа.
Фердинанд сидит на церковной скамье, там, где должна бы сидеть мать. Он задумчиво смотрит перед собой. Мальчики переглядываются друг с другом. Девочки в парадных платьях кажутся важными и незнакомыми. Пастор приветлив и исполнен кротости. Просто не верится, что эти руки во время урока способны со свистом опустить линейку на конфирмантскую спину. Люстра увешана пестрыми венками из бумажных цветов — это постарались девочки. Во всей церкви — ни одного свободного места. Его милость с благосклонной улыбкой смотрит вниз с хоров. Ее милость с материнским теплом оглядывает девочек. Фрейлейн Кримхильда скучливо и не без скрытого раздражения поигрывает своими длинными перчатками.
Пауле Венскат и Лопе получили в подарок от господ новенькие молитвенники. На обложке золотыми буквами выписаны их имена. Оба приглашены в замковую кухню на послеобеденный кофе. Солнечные лучи насквозь просвечивают стеклянное тело Спасителя в алтарном окне.
Коленопреклонение перед алтарем. Священнослужитель подает им хлеб из какой-то коробочки. Когда Лопе с Трудой и Элизабет играли в «папу, маму и ребенка», им доводилось есть бумагу. Эту бумагу Лопе невольно вспоминает, когда священная остия расходится у него на языке. Лопе обводит глазами круг
