коленопреклоненных детей. Многие в ожидании святого причастия даже чуть высунули язык. Лопе знает, что, сиди он сейчас на хорах, его наверняка бы разобрал смех при взгляде вниз. Но потом на сцене появляется чаша с вином. Лопе еще в жизни своей не пробовал вина. В книгах, в школьных стихах, в Евангелии, наконец, часто идет речь о вине. Наверно, вино такое же сладкое, как сироп от сливового варенья. Лопе готовится отхлебнуть изрядный глоток, но он не успевает даже толком смочить губы, как пастор отбирает у него чашу. То немногое, что попало ему на язык, имеет кислый привкус и отдает брожением. Нет, она вовсе не сладкая, Христова кровь. Лопе ждет великой перемены. Сейчас она свершится. «Внутренне», — предупреждал пастор.
На миг его охватывает легкое смятение среди всех этих непривычно разряженных конфирмантов. «Началось», — думает он. Но это длится только миг, после чего все остается таким, как было. Лопе не ощущает перехода в новую жизнь. И дети не становятся меньше, и сам он не становится большим, как взрослый.
Альберт Шнайдер такой же наглый, как и был. Мария с матерью сидит на скамье среди других зрителей. Она глядит на Лопе долгим взглядом.
После обеда Лопе и Пауле робко сидят в замковой кухне. Кухарка Минна приносит им кофе с пирожным. Они молча уничтожают гору пирожных, высящихся на тарелке, а попросить еще кофе не смеют.
— Когда придет милостивая госпожа, не забудьте встать и поклониться, — наставляет их Минна. Они начинают жевать быстрей, чтобы уйти до того, как придет милостивая госпожа. Но госпожа приходит через минуту, и платье на ней шуршит, будто ветер в лесу. У мальчиков набиты рты. Пауле вскакивает со стула.
— Сидите, сидите, ешьте на здоровье, — говорит милостивая госпожа по-матерински ласковым тоном. Может, она вовсе не такая уж страшная. Служанки — они всегда любят подпустить важности.
— Сегодня у вас знаменательный день, вы уже не сможете больше вернуться в детство, — говорит ее милость.
Оба, не переставая жевать, мотают головой.
— Минна, принесите мне, пожалуйста, чашечку кофе, чтобы я могла попить вместе со своими гостями.
От этих слов у Лопе кусок попадает не в то горло, он начинает кашлять с полным ртом, так что крошки разлетаются по всей скатерти. Ее милость даже зажмуривается.
— Минна! Стул, разумеется, тоже принесите.
Минна приносит стул. Но милостивая госпожа все еще недовольна.
— Вы очень невнимательная, Минна, — выговаривает она служанке, — разве вы не видите, что у мальчиков… я хочу сказать — у молодых людей больше нет кофе?
Минна склоняется в низком поклоне и говорит вполголоса:
— Прошу прощения, ваша милость.
Пауле Венскат изо всех сил дважды наступает на ногу Лопе. Лопе ничего не чувствует. Зато милостивая госпожа говорит:
— Ах, простите, господин Пауле, если я вас нечаянно задела.
Пауле становится красный как рак и с набитым ртом отвечает:
— Обалдеть можно! Я-то думал, что толкаю Лопе.
— Не беда, — утешает его госпожа. — Ну как, рады вы, что стали взрослыми?
— Само собой, — отвечает Лопе, — теперь нас, по крайней мере, никто лупцевать не будет.
— Уж ты и скажешь!
Молчание. Пауле с аппетитом уничтожает сливовый пирог.
— А что вы будете делать, когда перестанете ходить в школу?
— Я поступлю к сапожнику Шуригу, — выскакивает Пауле.
— О-о! Тогда ты… тогда вы станете ремесленником.
— Отец сказал: «Здесь толку не жди».
Ее милость тактично пропускает последние слова мимо ушей. И обращается к Лопе:
— Ну, а вы, господин Готлоб, вы ведь останетесь у нас, не так ли?
Лопе только что поднес чашку к губам. Поэтому он молча кивает.
Кофе расплескивается во все стороны. Скатерть покрывается пятнами.
За спиной у ее милости Минна грозит ребятам кулаком.
— Это еще надо посмотреть. Отец говорит, когда никто не заставляет, нечего возиться с волами.
— А ты не находишь, что волы — очень кроткие животные? — как бы между прочим спрашивает ее милость.
Вторая горка пирожных тоже исчезает до последней крошки. Ее милость покашливает.
— Кхе-кхе, я, пожалуй, позволю себе уйти, его милость ожидает меня наверху к кофе.
— Идите, коли хотите, — говорит Пауле.
Госпожа смеется, ее это забавляет. Шелестит платье. Минна распахивает перед ней дверь.
— Итак, еще раз желаю вам всего хорошего в дальнейшей жизни. — Госпожа машет им рукой из передней.
— Ладно, ладно… — Лопе машет в ответ и откусывает кусок.
— Ну и поросенок ты, — сердится Минна, — я ж только сегодня утром положила свежую скатерть.
Лопе дергает себя за галстук. Выходит, можно носить галстук и оставаться поросенком.
Господин конторщик приглашает Лопе к себе в контору. Своей длинной рукой он обвивает Лопе за плечи. Лопе пытливо глядит в бледное, невыспавшееся лицо.
— Я тоже тебя поздравляю, мой мальчик, — торжественно начинает господин Фердинанд, — и был бы рад… как бы это получше выразиться… был бы очень рад, если бы ты не только телесно… я хочу сказать в смысле прилежных рук… то есть в своем ремесле стал бы солнцем для своих род… для своих близких, но чтобы ты и духовно — как бы это получше выразиться… не стал луной, которая принуждена заимствовать свой свет у солнца.
Лопе никак не может этого понять. Почему бы ему и не стать луной? Тогда бы он мог хоть немножко читать по ночам, после того как все уснут.
Господин конторщик пронзает воздух левой рукой, правой же он упирается в плечо Лопе. Он рассказывает ему о том, как сурова жизнь. Вот эта суровая жизнь, как выясняется, и ожидает сейчас Лопе. Лопе должен смело вступить в нее. Так наставляет его господин конторщик.
А Лопе про себя думает: ну и пусть она начинается, суровая жизнь. Наверно, он завтра ее и увидит.
Но после этих слов господин конторщик с очень важным видом подходит к стенному шкафчику. Почти с таким же важным, с каким пастор выходит из ризницы. У Лопе в одной руке вдруг оказываются карманные часы, а в другую господин конторщик вкладывает книгу.
— Вы с ума сошли, господин конторщик… я… отец их в окно…
— Ну, ты рад? — спрашивает конторщик, и в глазах у него сверкает влага.
— А то нет, — отвечает Лопе и подносит часы к уху. — Они на самом деле ходят?
— А ты как думал, малыш ты малыш!
— Я думал, они не настоящие, а просто так…
— Возможно, будет уместнее… я бы даже сказал, лучше… конечно, заранее ничего знать нельзя… было бы лучше, если бы ты для начала показал часы только матери.
И Лопе сует часы в карман своих брюк. А книгу сует под свой парадный пиджак, благо пиджак достаточно широк.
В гостях у Кляйнерманов сидит овчар Мальтен. На кухне, вместе с отцом. Они пьют из одной бутылки.
— И ты пьешь такое дерьмо? Клянусь летучими мышами, оно проест тебе дырки в душе, — говорит Мальтен.
— Я взял чего покрепче, потому как у нас нынче праздник, — бормочет отец заплетающимся
