из какого окна мальчишка все это видел.
— Значит, он рассказал неправду?
— П-п-правду с-самую н-настоящую. — Отец вскочил с лежанки и, пошатываясь, движется на Гумприха. — Беда мне с этим подзаборником, да и только. Это у него не от меня, господин вахмистр, наверняка не от меня. Все потому, что он приблу…
— Господи, — взвивается мать, — вот расшумелся! Ступай лучше в чулан да проспись.
Но на сей раз отец выходит из повиновения.
— Честь имею, господин вахмистр, только это такая сатана в юбке, у ней прямо на языке колючки, но уж насчет спереть, насчет спереть — этого быть не может. Это все гаденыш, это все он, не я его делал, господин вахмистр, честь имею, не я.
Гумприх шарит в заднем кармане, достает наконец оттуда кошелек, из кошелька — одну марку и протягивает ее отцу со словами:
— Не в службу, а в дружбу, Кляйнерман, принесите-ка нам с вами чего-нибудь выпить. Может, после водки мы скорей до чего-нибудь договоримся.
Отец тупо глядит на бумажку в своей руке, потом, качаясь, бредет к двери. Крепко-накрепко уцепившись за косяк, он еще раз оборачивается:
— Только уж придется вам подождать, господин капрал.
На кухне — тишина. В воздухе — чад от подгоревшей картошки.
— Так правду он рассказал или нет? — повторяет Гумприх, обратясь к матери.
— Конечно, неправду, он следил за мной, когда я это делала.
— Из какого же окна он за вами следил?
Мать подводит жандарма к правому из окон, выходящих во двор. Лопе что-то смекает про себя. К вопросу о пиджаке он был не готов, но когда отец заступился за мать, Лопе не мог признаться, что это был не он. Потому что мать могут засадить в тюрьму, как Ханско, сына Тины Ягодницы. Лопе уже почти одолел пруд со сплавными бревнами, но тут оказалось, что за прудом его поджидает топкое болото, через которое не перейти.
Жандарм Гумприх смотрит в окно, сперва в закрытое, потом в открытое. Мать продолжает его убеждать.
— Ну что ж, парень вполне мог наблюдать все это из окна, — гудит себе под нос жандарм. И вдруг набрасывается на Лопе, словно мясникова собака: — А теперь, дружочек, изволь говорить правду. Ты, никак, провести меня вздумал? Тогда я тебе покажу, тогда ты у меня узнаешь, где раки зимуют.
— Да, — говорит Лопе, дрожа всем телом.
— А я повторяю, что он врет! — надсаживается мать.
— Ты, сопляк, чего добиваешься? Думаешь, раз у тебя молоко на губах не обсохло, так на тебя и управы нет? Нет, ты хоть и мал, а продувная бестия, как я вижу… Вот угодишь в исправительную колонию…
Слезы.
— Да, да, да, господин жандарм, я и хочу, чтобы меня наказали. Я знаю, что человека положено наказывать, если он…
Жандарм Гумприх возится со своей фуражкой, приподнимает ее, утирает пот.
— Я отказываюсь что-либо понимать. Значит, вы оба замешаны.
— Да вы, никак, рехнулись, Гумприх? Что же, я, по-вашему, подбивала мальчишку на воровство? — резко перебивает мать.
Гумприх снова подходит к окну. Под окном уже собралась изрядная толпа любопытных.
— Вы чего тут столпились, вам что, больше делать нечего? — рявкает Гумприх. Потом, обращаясь к Пауле Венскату, командует: — Сбегай за ночным сторожем, да чтобы одна нога здесь, а другая там.
Пауле резво берет с места.
А жандарм снова поворачивается к Лопе и к матери. Задает вопросы про остальных детей. Мать отвечает, злобно фыркая. Девочки начинают плакать. Элизабет прячет голову под материнским передником. Жандарм непонятно зачем начинает допрашивать Труду. Ее срывающийся голосок тонет в потоке слез.
С пыхтением приближается ночной сторож. Он что-то смущенно дожевывает на ходу. Бакенбарды у него так и подпрыгивают. Гумприх отдает приказ присмотреть за Лопе и матерью, а сам уходит, прихватив с собой бумажник. Сторож садится на табуретку и сидит, выпучив глаза. Мать говорит непривычным для нее тоном, мягко и растроганно:
— Ты что же это вытворяешь, сынок? Как ты смеешь обманывать начальство?
— Ты сама говорила, — всхлипывает Лопе, — сама говорила, что никакого начальства нет. Ты ж говорила, что начальство придумывают для себя глупые люди, чтобы было потом кому кланяться.
Мать досадливо мотает головой. Лопе плачет, закрыв лицо руками.
— Если они упрячут тебя в тюрьму, что станет тогда с Элизабет и с Тру…
— А ну, цыц! — вскакивает с места сторож. — Разговаривать будете, когда жандарм вернется. — Потом вдруг, смягчившись, он добавляет: — Матильда, войди в мое положение, не запутывай ты меня, Христа ради.
— Не напусти от страха в штаны, на твой сторожевой рожок все равно никто не польстится.
Гумприх обернулся живым манером.
— Ну, фрау Кляйнерман, собирайтесь. Вам придется пойти со мной.
— Мне? Пойти? От трех-то детишек? У вас, видать, не все дома, господин жандарм.
— Об этом вам следовало подумать, когда вы брали чужой бумажник.
— А почем вы знаете, что взяла его именно я?
— Господин фон Рендсбург сказал, что мальчик никоим образом не мог этого сделать. Его милость хорошо знает мальчика, это слова господина фон Рендсбурга, в мальчике здоровое ядро, это слова господина фон Рендсбурга. Твое счастье, парень, не то пришлось бы нам с тобой кой-куда прокатиться.
Лопе опускает голову. Новые слезы капают на истертый каменный пол кухни.
— Так я и думал, — говорит Гумприх почти отеческим тоном. — Так я и думал, что это не ты.
Лопе ничего не отвечает. Мать по-прежнему настроена воинственно и не выходит из спальни, а ее взгляды, словно когти, впиваются в жандарма.
— Ну, пошевеливайтесь, фрау Кляйнерман, вы должны пойти со мной. Уж вам-то не отвертеться.
В дверь стучат. Ни Лопе, ни мать не осмеливаются выкрикнуть обычное: «Войдите!» — и эту миссию берет на себя жандарм. Блемска рывком распахивает дверь. Все глаза устремляются на него. По лицам девочек легким ветерком проскальзывает слабое подобие улыбки.
— Добрый день всем вам, — рокочет Блемскин бас в тесной кухоньке. — Чего это вы на меня уставились, как куры на ястреба?
Гумприх испытующе оглядывает Блемску с головы до ног.
— Эй, жандарм, вы, никак, думаете, я пришел с повинной?
— Ну, ну, без шуточек, — бормочет носитель зеленого мундира себе под нос. — Дело-то серьезное.
— Само собой, — гнет свою линию Блемска, — у жандарма глаз-алмаз, он и в огородном пугале углядит преступника.
— В бдительности нельзя перестараться. — Гумприх вдруг становится официален. — Сегодняшний случай — лишнее тому доказательство. Ясно?
— Никак, господин вахмистр, вас с утра пораньше попотчевали разбавленной водкой?
Не отвечая Блемске, жандарм снова обращается к матери:
— Словом, на сегодня хватит. Но будьте готовы к дальнейшим допросам и тому подобное.
Гумприх подает знак ночному сторожу: тот сидит неподвижно, как изваяние. Сторож ловит взглядом этот знак и так распахивает дверь перед Гумприхом, словно через нее должна проследовать целая рота вахмистров.
— Я ж так и знала, что он мне только для блезиру грозит тюрьмой, — облегченно вздыхает мать, — вот болван.
Выясняется, что Блемска уже в курсе. Деревня — это одно единое ухо и единый рот.
— Зря ты так, Матильда. Проку в этом никакого нет.
