стулья из соседних помещений: пусть никто не остается в стороне от пионерского праздника, как никто не должен стоять в стороне от рождественских яслей.
Вон в зале сверкнула белая шея фрау Клари. Надо будет подальше от них держаться, а то еще начнут расспрашивать, почему я у них на свадьбе не был.
У входа стоит большой Шурихт. Он громко приветствует прибывающих гостей:
— Добрый вечер, господин Кубашк!.. Добрый вечер, фрау Вурмштапер!.. Добрый вечер, добрый вечер…
Некоторые гости спрашивают, сколько надо платить за вход. Вход свободный. Но если кто-нибудь захочет внести сколько-нибудь, то пожалуйста, для этой цели рядом с большим Шурихтом стоит тарелка.
— Деньги нынче всем нужны. Пионерам тоже, — приговаривает большой Шурихт.
Гость смеется и лезет за кошельком.
Учителя Керна что-то не видно. Он хлопочет там, на сцене. Занавес чуть раздвинулся, и в зал высовывается мальчишеская голова. И не узнаешь, кто это: так лицо разрисовано.
— Инге Кальдауне! — кричит голова. — Музыку давай!
Инге Кальдауне быстро ставит еще один стул для Шепелявой и бежит вперед. Возле самой сцены сидят пионеры и бренчат на мандолинах. Инге Кальдауне дает им тон на гармошке. Пионеры прикладывают ухо к животу мандолины, подтягивают струны, все стараясь поймать тон, который задает им Инге.
Вот и моя бабушка прибыла:
— Господи Исусе! Неслись-то мы — как угорелые! А я и денег с собой не прихватила… Славные ребятишки какие!
Стефани приносит бабушке стул. Бабушка удивлена:
— Ты с нами не в ссоре разве, Стефани?
— Нет, матушка Краске. С вами никто и не ссорился, — отвечает Стефани и проносит стул подальше вперед, чтобы бабушке лучше видно было.
Я тоже достаю себе стул и сажусь рядом с бабушкой.
Заиграла музыка. В зале делается тихо. Бабушка внимательно слушает. После первых же звуков у нее навертываются слезы:
— Господи Исусе! До чего же красиво! Ну точно в церкви! И всю-то музыку они своими пальчиками делают!
Ко мне подходит взволнованный маленький Шурихт и шепчет:
— А мне можно с тобой рядом сидеть, как в классе?
— Садись, садись, маленький Шурихт! Очень даже хорошо, что ты будешь сидеть рядом со мной.
Я пододвигаюсь, и маленький Шурихт садится на краешек моего стула. Он дрожит.
— Ты что это дрожишь, маленький Шурихт?
— Да мне… да мне надо… стихотворение сказать. «Туман не скроет даль, друзья…» Ты знаешь это стихотворение?
— Знаю, маленький Шурихт. Маленький Шурихт тормошит меня:
— Скажи… скажи мне его тихонько! Я хочу послушать, так ли я его выучил, как ты.
Снова играет музыка. Я шепотом читаю маленькому Шурихту стихотворение. Бабушка толкает меня в бок:
— Да тише, сороки! Вы мне всю музыку портите.
Раздается звонок. На сцену выходит Пуговка и становится перед занавесом. Вспыхивает прожектор. Сноп света заливает Пуговку. Кажется, что Пуговка вот-вот утонет — так много вокруг него света. На минутку он зажмуривает глаза и глубоко вздыхает. Мне страшно за него: Пуговка ведь мой друг. Только бы он не запнулся! Галстук на Пуговке светится, словно синее весеннее небо.
— Это сыночек Пауле Вунша, да? — шепотом спрашивает меня бабушка.
— Да, бабушка. А еще он председатель нашего школьного союза и мой друг-товарищ.
Пуговка приветствует родителей и всех остальных гостей. Он рассказывает, что уже успели сделать пионеры с тех пор, как они организовались в Мэрцбахе, и что они хотят еще сделать.
— Мы состоим в переписке с пионерами Польши… — сообщает Пуговка.
Делается так тихо, что слышно, как люди дышат в зале. Две бледные и худые руки высовываются из- за занавеса и громко хлопают. Это руки учителя Керна. На другом конце зала наш солдат ударяет в свои жесткие ладони. Робкие хлопки пробегают по залу.
— А яблони кто у Кимпеля срезал? Тоже пионеры или как? — кричит кто-то из угла голосом попугая.
В зале опять делается очень тихо. Пуговка в нерешительности: уходить ему за занавес или оставаться. Вдруг в середине зала раздается громовой бас бургомистра Кальдауне:
— Дело с яблонькой пионеры давно уладили! К тому же следует отметить, что это было только одно дерево, и Кимпель публично простил ребят. А теперь тихо, не мешайте!
Бабушка вдруг начинает громко хлопать в ладоши. Соседи подхватывают, и скоро весь зал дрожит от рукоплесканий. Еще не затихли аплодисменты, как две женщины тумаками выпроваживают Фимпеля- Тилимпеля из зала:
— Ступай на улицу, там и кричи себе попугаем, старый забулдыга!
Фимпель-Тилимпель весь съежился. Он ждет, что сейчас последует новый град тумаков, но ни у кого не оказывается времени возиться с подвыпившим музыкантом.
— И откуда это у него посреди недели деньги взялись? Погляди, как нализаться успел! — шепчет бабушка.
— Я видел, как он от Кимпеля выходил. Он тогда уже шатался, — тихо говорит маленький Шурихт и опять весь дрожит.
Пуговка продолжает свою речь. Он просит родителей присылать ребят к пионерам, если им понравится сегодняшнее пионерское рождество.
— А язык-то у него подвешен, как у отца, — замечает бабушка.
— Он, наверно, учителем будет.
Занавес раздвигается. На сцене поют пионеры. Сперва они поют малоизвестные песни, и зрители в нерешительности: нравятся они им или нет. Потом Инге Кальдауне декламирует стихотворение про вола и трактор. Оно очень веселое. Вол и трактор побежали наперегонки. Вол проиграл, и ему очень грустно, что у него сзади нет такого выхлопа, как у трактора. Все смеются и хлопают. Перед представлением снова делается светло. Большой Шурихт важно шагает через зал. По рядам пробегает слушок, что он и есть главный исполнитель. Бабушка наклоняется ко мне:
— А ты будешь выступать, Тинко?
— Нет, не буду, бабушка. Я у них не записан.
— А дорого ли записаться к ним?
— Нет, не дорого.
— Так ты запишись.
— Дедушка заругает.
— Боже мой, дедушка! Да я за тебя сама заплачу, гроши такие.
— И еще я не умею так салют отдавать, как у них положено. — Жалко, что приходится огорчать бабушку.
Начинается представление. Его для пионеров сочинил учитель Керн. В нем рассказывается про трех ребят: двух братьев и ихнюю сестренку. Ребята эти: Стефани, Зепп Вурм и большой Шурихт. Шурихта на сцене зовут Гансом. Он тот самый Ганс, который всегда все делает шиворот-навыворот. Надо уроки готовить, а Гансу хочется играть и кувыркаться. Стефани и Зепп делают уроки, а Ганс им все время мешает. Только Стефани и Зепп приготовили уроки и собрались идти играть, как Ганс требует, чтобы они теперь садились и делали уроки вместе с ним. И так без конца. И вот они все втроем отправились в лес срубить елку к рождеству. Ганс, конечно, сразу же говорит, что надо идти по той дороге, которую из них никто не знает. Он один идет по этой дороге и скоро начинает понимать, что заблудился. Спускается ночь. Его брат и сестра давно уже пришли домой, а Ганс все никак не может выбраться из лесу.
Большой Шурихт ходит по сцене между маленькими сосенками и ищет дорогу. Он делает вид, что
