внимание на идеологические штампы. Первоначально маршал рассказывает о своих контактах с недовольными военными и партийцами в период его опалы 1928-1930 годов. Во время конфликта между правыми и Сталиным «со мной заговорил Енукидзе, знавший меня с 1918 года и, видимо, слышавший о моем недовольстве своим положением и о том, что я фрондировал против руководства армии. Енукидзе говорил о том, что политика Сталина ведет к опасности разрыва смычки между рабочим классом и крестьянствомБ»62. Симпатии Енукидзе правым зимой 1928- 1929 года не исключены- партийное «болото» тогда еще колебалось. Тухачевский, по его словам, отнесся к позиции Енукидзе благосклонно, тем более что у него были основания быть обиженным на Сталина и Ворошилова. После поражения правых в 1930 году Енукидзе сообщил Тухачевскому, что они продолжат борьбу в подполье. Однако вскоре после этого последовала сначала история с обвинениями Какурина, а затем- возвращение Тухачевского из опалы. Никаких упоминаний о своей оппозиционной деятельности в 1931 году Тухачевский не дает. Вэто время он ведет переговоры с немецкими офицерами, с которыми обсуждали возможность совместных действий против Польши. Останься Тухачевский в военном руководстве до 1939 года, эти разговоры воплотились бы в реальность, и Тухачевский смог бы принять участие в совместном с немцами параде в честь разгрома польского государства.
До этого времени показания Тухачевского не содержат ничего невероятного, кроме упоминания Енукидзе как о скрытом правом. Но, учитывая, что правым симпатизировал начальник Ену-кидзе Калинин, а сам Енукидзе был склонен к «буржуазному» образу жизни и не отличался большим личным мужеством, его возможные симпатии к правым могли вылиться только в негласное содействие. Тем временем разразился голод в деревне, и в 1932 году Тухачевский и Фельдман стали в частных разговораах критиковать сталинскую политику в деревне с правых позиций. Тухачевский утверждает, что они создали военную группу, к которой затем привлекли недовольного политикой Сталина и Ворошилова командарма Смолина. Тогда же во время командировки в Германию Тухачевский говорил с троцкистом Роммом, который убеждал его, что установки Троцкого, «особенно в отношении борьбы с политикой партии в деревне, очень похожи на установки правых»63. Это замечание о программе Троцкого соответствует действительнос-
ти - сталинский «большой скачок» настолько «перевыполнил» предложения Троцкого 1927 года, что теперь его позиция была ближе к Бухарину (тоже полевевшему), чем к Сталину. А вот следующие слова Тухачевского уже не согласуются с позицией Троцкого: «Между прочим, Ромм сообщил мне, что Троцкий надеется на приход к власти Гитлера, а также на то, что Гитлер поддержит его, Троцкого, в борьбе с советской властью»64. В дело вступает «тенденция следствия», которая далее будет все сильнее вмешиваться в показания маршала. Пока Тухачевский делает неважную для себя уступку; Троцкий не является его кумиром, так почему не замазать его в связях с Гитлером, раз уж этого хочется следствию. Вдругом месте Тухачевский упоминает о вредительских планах троцкиста Смирнова (о них говорилось еще на процессе 1936 года, и он это подтверждает). Затем вспоминают, что Енукидзе и Петерсон готовили переворот в 1933-1934 годах при участии Горбачева.
Дальнейшие описанные Тухачевским события совсем выпадают из «тенденции следствия»: маршал рассказывает, как раскритиковал контракт с немецкой фирмой «Рейнметалл», из-за чего поссорился с Уборевичем. Если бы Тухачевский был вредителем, ему нужно было бы поддержать контракт на поставку недоработанных артиллерийских систем, да еще немецких (это же по версии следствия «хозяева» заговорщиков).
Описывая события начиная с 1933 года, Тухачевский начинает вести уже в большем соответствии с тенденцией следствия и с такими деталями, которые не могли не быть для него унизительными. Если раньше Троцкий «просит его», то теперь Тухачевский получает «задание Троцкого» о сотрудничестве с фашистами, шпионаже в их пользу, диверсиях и т.д.65 Дальнейшее изложение носит смешанный характер. Вставки о вредительстве, пораженчестве и т. п., соответствующие «тенденции следствия», перемежаются с эпизодами о беседах недовольных военных. Эти фрагменты откровенно противоречат друг другу. Так, Тухачевский и командарм С. Каменев ведут откровенный разговор об ошибках военного командования. Тут же Каменев подключается к «вредительству», то есть сознательно делает ошибки. При этом в качестве «вредительских» действий Каменева Тухачевский описывает слабость ПВО, связанную с недостатком технических средств (что зависело не от С. Каменева, а от поставщиков военной техники).
Вслед за Тухачевским, Фельдманом, Эйдеманом и Каменевым к руководящему ядру заговора присоединились Примаков, Убо-ревич, Якир, который, в свою очередь, контактировал с Гамарником и Корком. В 1933 году Примаков присоединил к группе Тухачевского свою троцкистскую военную группу. Приход в руководство заговора Якира и Уборевича привел к разногласиям (как мы видели, эти военачальники конфликтовали и на официальных заседаниях вплоть до весны 1936 года). Тухачевский рассказывает о дискуссиях между военными, которые рисуют заговор вовсе не в том свете, в котором его желало бы представить следствие: «Уборевич и Якир раскритиковали состав центра заговора. Они находили этот состав слишком «беспартийным». Якир считал нужным усиление не только центра, но даже и рядового состава людьми с большим партийным и политическим весом»66. То есть Якир и Убо-ревич выступали за отстранение нынешней правящей группы в пользу нового партийно-государственного руководства, а не за установление военной диктатуры. Это свидетельствует в пользу гипотезы о готовящемся перевороте на пленуме. Учитывая признания в консультациях с партийными деятелями, Тухачевский был не против сохранить коммунистический режим, хотя бы по форме. Но роль военных в нем в этом случае стала бы гораздо большей.
Тухачевский обсуждал с Бухариным планы борьбы со Сталиным, а Ягода в 1936 году перебрасывался с маршалом такими репликами: «Ну, как дела, главный из борцов?» и «Вслучае надобности военные должны уметь подбросить силы к Москве»67. Если это «тенденция следствия», почему бы не приписать Ягоде более определенные высказывания террористического и вредительского характера? Нет, Ягода обсуждает возможность переброски войск так, чтобы можно было в случае чего сказать речь о поддержке войсками Сталина и советской власти от каких-нибудь мятежников.
С 1935 года «единственно реальным представлялся переворот, подготовляемый правыми совместно с работниками НКВД. Однако положение могло измениться в результате тяжелой, напряженной войны в СССР, особенно в случае поражения»68. Но, по оценкам советских военных, Германия была слишком слаба, чтобы захватить СССР. Это рассуждение нужно, чтобы вернуться от темы переворота к главной «тенденции следствия», направленной против Троцкого: с 1935 года он настаивал на организации поражения СССР в войне с лучшим другом троцкистов Гитлером.
Вывод Тухачевского был самоубийственным: «Таким образом, развивая свою платформу от поддержки правых в их борьбе против генеральной линии партии, присоединяя к этому в дальнейшем троцкистские лозунги, в конечном счете антисоветский Военно-троцкистский заговор встал на путь контрреволюционного свержения советской власти, террора, шпионажа, диверсии, вредительства, пораженческой деятельности, реставрации капитализма в СССР»69. Зачем генералам, в руках которых находятся значительные массы войск, устраивать поражение страны в войне (победу в которой они с таким упоением готовили), почему не организовать просто военный переворот? Очевидно, такие признания нужны Сталину для компрометации заговорщиков. Но почему Тухачевский в здравом уме и твердой памяти подмешивает к вполне реалистичной картине подготовки переворота недовольными военными фантастическую картину организации «пятой колонны»? На чем основана его надежда, что оболгав себя таким образом, он сумеет сохранить себе жизнь и известное влияние? Почему после расстрела Зиновьева, Каменева, Пятакова Тухачевский верил, что Сталин оставит его в живых?
Ответить на этот вопрос помогают показания Тухачевского о планах организации поражения СССР в войне, которые так и называются - «План поражения». По существу это стратегические соображения Тухачевского об основных угрозах при войне с Германией. Тухачевский демонстрирует глубину своего мышления, полноту знания проблемы, время от времени вставляя: «я предложил Якиру облегчить немцам задачуБ» Но можно было и не облегчать, так как в нынешних планах есть недостатки, из-за которых «поражение не исключено даже без наличия какого бы то ни было вредительства»70. Не нужно вредительства. Да и не было его. Тухачевский убеждает Сталина: без меня вы не сможете доработать планы будущей войны. Признав свою вину, Тухачевский пытался доказать свою военную квалификацию. Зачем? Вспомним опыт большевиков, к которому Сталин обратился в мае,- коллективное руководство войсками. Военные, которым не доверяют политически, все равно используются на службе. Без
