свою вину. Генерал Д. Волкогонов писал в 90-е годы: «Едва ли кто из членов суда верил, что перед ними сидят «заговорщики и шпионы». Думаю, что и у Тухачевского и его сотоварищей могла где-то шевельнуться надежда: ведь суд, состоящий из людей, с которыми двадцать лет служили под одними знаменами, должен прислушаться если не к зову справедливости, то хотя бы к традициям боевого товарище-стваБ Но совесть в то время предельно скупо использовала свой вечный шанс. Остался он невостребованным и на этот раз»77. Этот весьма распространенный среди «шестидесятников» взгляд на вещи был бы хоть сколько-нибудь оправдан, если бы Тухачевский и сотоварищи пытались доказывать свою невиновность в государственных преступлениях. Но они признавали свою вину в предательстве (хотя в разных формах и в разной мере). Взаговоре обвинялись люди, которые реально могли совершить переворот, у которых были основания стремиться к изменению курса, которые и прежде вели опасные разговоры на эту тему. Они были воспитаны эпохой революционных переворотов и мятежей. Судьи имели и лич-
ные основания недолюбливать подсудимых, так что признания ложились на подготовленную почву. Почему бы Буденному не считать Тухачевского бонапартистом?
Якир и Уборевич каялись в заговоре, но категорически отрицали участие в шпионаже, а Уборевич - еще и во вредительстве. Якир участие во вредительстве вообще-то не отрицал, но на конкретные вопросы Блюхера отвечал путано и неконкретно. Да и Тухачевский, который сначала признал шпионаж, на суде уклончиво отвечал, что не знает, можно ли это считать шпионажем. Ведь речь шла о служебных контактах с немецкими офицерами. Пришлось даже подправлять стенограмму его выступления, подставляя к слову «генеральный штаб» (имелся в виду советский) слово «японский». Фельдман также убеждал суд, что если что-то и сообщил лишнего иностранцам, то это «пустяковые сведения».
Если невиновны полностью, то возможно два типа поведения: все отрицать в надежде разоблачить провокацию следствия перед товарищами по оружию, либо все признавать, надеясь заслужить этим себе жизнь. Промежуточные варианты возможны, если люди считают себя виновными, но в надежде на то, что им сохранят жизнь, готовы покаяться. Тогда «тенденция следствия» расходится с показаниями, но впечатления невиновности все равно не получается.
Тухачевский и на суде придерживается «тактики военспеца». Буденный отметил, что «Тухачевский пытался популяризировать перед присутствующей аудиторией на суде как бы свои деловые соображенияБ». Тухачевский и Буденный даже поспорили о роли танков в предстоящей войне. При чтении обвинительного заключения Тухачевский качал головой, показывая своим видом, что, как писал Буденный, «все это не совсем правда, не соответствует действительности хотя внешне производил впечатление человека очень растерянного и испуганного»78. «Все это не совсем правда»,- дает понять Тухачевский, признаваясь в подготовке переворота, вредительстве и пораженчестве. Не совсем.
Всвоем выступлении Примаков нанес удар прежде всего по Троцкому: «Кого объединило фашистское знамя Троцкого? Оно объединило все контрреволюционные элементы» Для какой цели? Для восстановления капитализма. Путь один - ломать диктатуру пролетариата и заменять фашистской диктатурой». Он высказал еще одну идею, которая последнее время волновала Сталина,- мно-
гонациональный состав коммунистической элиты способствует установлению связей с враждебным внешним миром. Озвучивая эти опасения, Примаков говорил: «Люди, входящие в заговор, не имеют глубоких корней в нашей Советской стране потому, что у каждого из них есть своя вторая родинаБ.»79. Те, кто инструктировал Примакова, не замечали, что этот шовинистический акцент роднил коммунистический тоталитаризм как раз с фашизмом.
В ночь на 12 июня маршал и командармы были расстреляны. Некоторые перед расстрелом кричали «Да здравствует коммунизм!» и даже «Да здравствует Сталин!» Они проходили проверку до конца.
Уже 20 июня было арестовано 980 офицеров, в том числе 29 комбригов, 37 комдивов и 21 комкор.
Итак, характер признаний военных на следствии и процессе 1937 года не дает оснований для утверждения о полной фальсифицированности процесса. УСталина были основания опасаться военного переворота на начальном этапе разгрома партийных кланов. Военным было, что скрывать от него. Однако события апреля-июня 1937 года наводят на мысль, что Сталин наносил не превентивный удар, а парировал внезапно обнаруженную смертельную опасность.
И это имело решающее значение для судеб страны. Чтобы реализовать стратегию создания монолитной индустриально организованной власти, Сталин до апреля 1937 года методично проводил свою «антитеррористическую операцию», которая должна была завершиться разрушением бюрократических кланов (прежде всего Ленинградского, Украинского, Азово-Черноморского, некоторых отраслевых). Однако тотальное уничтожение партийных кадров пока не требовалось. Враждебные силы были идентифицированы и взяты на прицел: бывшие оппозиционеры, лидеры нескольких партийных кланов.
Внезапная «угроза с тыла» доказала Сталину и его ближайшему окружению: оппозиционное движение организуется гораздо быстрее и шире, чем казалось. Даже «неправовые» методы расследования НКВД не позволяют разоблачить врагов, обступающих со всех сторон сталинскую олигархию. Самосохранение власти и стратегии диктовало единственный выход - тотальный социальный террор, удары не по конкретным целям, а по площадям. Погибнут тысячи невиновных, но и заговорщики не выживут.
Без Сталина
Говорят, история не знает сослагательного наклонения. Не будем недооценивать историю. Она знает больше, чем слепой фатализм. Персонажи этой трагедии - не застывшие статуи. Живые участники событий действовали на пересечении исторических альтернатив. От них зависело, как пойдут события. Иоценить их можно, только если знать, куда направился бы поток событий, если бы Сталин проиграл.
В 30-е годы власть Сталина висела на волоске. Кэтому времени в стране сложилась революционная ситуация. Если бы крестьянские восстания нашли своего вождя или вождей, умелых организаторов, если бы городские массы протестовали чуть решитель-нееБ Карательная машина коммунистов принимала превентивные меры. Их оказалось достаточно. Но в 1930 году этот исход был еще неизвестен. Антибюрократическую революцию ожидали - кто с надеждой, кто с ужасом. Революция сорвала бы форсированную индустриализацию, но в стране не было сил, которые выступали против социального государства и инвестиций в промышленность.
Сегодня мы знаем, что новый Февраль 1917 г. в СССР не грянул. Причины этого - не только в организованном сопротивлении режима, но и в благоразумии широких масс, уже переживших опыт кровавой гражданской войны. Сталин не оставил народному недовольству возможностей для легального выхода, но показал, что его мир может быть страшнее войны. Призрак революции продолжал витать над страной. Ивыстрел в Кирова означал, что миллионы «маленьких людей» готовы выместить свои беды на правящей элите. Нужно было вывести страну из этого положения, успокоить людей, улучшить их жизнь. Икоммунистической элите тоже хотелось нормальной жизни, благополучия. Кэтому идеалу вел переход от тоталитаризма к более умеренному авторитарному режиму, с расширением прав личности. Такой режим предполагает постепенный распад правящей элиты на все более влиятельные кланы, возрождение гражданского общества. Такой путь наша страна проделала в 50-80-е годы. Отказ от сталинской системы обеспечил расцвет советской культуры, не помешал продолжить индустриализацию, расширить сферу влияния СССР, но с меньшими, чем раньше, жертвами. Был ли период 1937-1956 годов потерянным для страны? Как развивалась бы страна, если бы в 1934-1937 гг. Сталин был бы отстранен от власти?
Картина, которую рисуют авторы, придерживающиеся державной идеологии и симпатизирующие Сталину, мрачна: «Если бы они взяли власть - что бы было? Это мы тоже можем себе представить. Борьба группировок, свара у опустевшего трона, и, в лучшем случае приход нового диктатора, а в худшем - то, то мы имеем теперь, но с Гитлером у границ». И, наконец, самое страшное - приход к власти Троцкого, «вокруг которого сплотилось все, что было антисталинского в государстве»80. Ну что, страшно?
Страшно от монополизации публицистами проблемы исторических альтернатив. Конечно, кто-то может считать, что ситуация конца 90-х годов - это самое страшное. Но уверенность в том, что устранение Сталина привело бы к скачку сразу в 90-е годы, выглядит антиисторично. Задача модернизации и внешняя угроза сплачивали общество, и только зрелость индустриальной системы, а потом ее кризис могли привести к событиям, аналогичным пере-стройке81. Смена стадий общественного развития имеет свою логику82. После смерти таких деятелей, как Иван Грозный, Петр I и Сталин, борьба его наследников за власть в течение десятилетий не приводила к распаду страны. «Свара у опустевшего трона» не мешала народу жить. Апри сохранении сталинского режима та же свара за трон привела к гибели сотен
