засматривали им в зубы, пинали под брюхо...
— Сево? Сяцем так?— возмущались татары.
— «Сево», «сево»... Вот те и «сево»!..
Исследовались глаза, уши, ноздри, груди... Даже под хвост заглядывали. Кони шарахались от людей.
— Кузьма, ну-к, прыгни на ее: сразу не переломится — до Царицына можно смело ехать.
— А спина-то сбитая!
— Сево?
— Вот! Как же ее под седло?
— Потниська, потниська (потничок).
— Пошел ты!...
Степан со всеми вместе разглядывал, щупал, пинал коней. Соскучились казаки по ним. Светлой любовью светились глаза их.
— Ну-к, вон того, карева!.. Пробежи кто-нибудь!— кричал Степан.
Кто-нибудь помоложе с радостью великой прыгал карему на спину... Расступались. Кто поближе стоял, вваливал мерину плети... Тот прыгал и сразу брал в мах. Сотни пытливых глаз с нежностью смотрели вслед всаднику.
К Степану подошел Федор Сукнин.
— Воевода плывет, Тимофеич.
— К нам?
— Вон! Суды рулит...
— Найди Мишку Ярославова.
Мишка оказался тут.
— Написал тайше?— быстро спросил Степан.
— Написал.
Степан взял бумагу, а Мишка привел татарина. Судя по всему, старшего.
— На,— сказал Степан, подавая татарину лист.— Отдашь тайше. В руки! И чтоб духу твово тут не было.
— Понял, бачка. Пысьимо — тайша.
— Никому больше! От его мне привезешь. Здесь не захватишь — мы уйдем скоро,— бежи на Дон.— Вынул кошелек, отдал татарину.— Приедешь, ишшо дам. Пошли гостя стренем.
Степан с есаулами направились к берегу.
— Зачем?— недоумевал Степан, вглядываясь в воеводский струг.— Львов, Прозоровский, ишшо кто-то... Зачем, а?
— Не от царя ли чего пришло!— высказал тревожную мысль Мишка Ярославов.
— Мы б знали,— сказал Федор.— Иван Красулин прислал бы раньше их сказать.
— Ты передал ему?— спросил Степан.— Деньги-то...
— А как жа.
— Добре. Чего ж воевода пожаловал, овечий хвост? Зови на струг.— Степан свернул к своему стругу.
Воевода пожаловал по той простой причине, что явно «продешевил» в дипломатическом торгу в Астрахани.
— Здорово, атаман!— бодро приветствовал Прозоровский, входя в шатер.
— Здорово, бояре! Сидайте,— пригласил Степан.
— Экая шуба у тебя, братец!— воскликнул Прозоровский, уставившись на дорогую соболью шубу, лежащую на лежанке.— Богатая шуба!
— С чем пожаловали, бояре?— спросил Степан.— Не хотите ли сиухи?
— Нет.— Прозоровский посерьезнел.— Не дело мы вчерась порешили, атаман. Ты уйдешь, а государь с нас спросит...
— Чего ж вам надо ишшо?
— Ясырь надо отдать. Пушки все надо отдать. Товары... Что боем взяли — это ваше, бог с ими, а которые на Волге-то взяли?.. Те надо отдать — они грабленые.
— Все отдать!— воскликнул Степан.— Меня не надо в придачу?
— А ишшо: перепишем всех казаков — так спокойней.
Степан вскочил, заходил по малому пространству шатра.
— Пушки — я сказал: пришлем. Ясырь у нас — на трех казаков один человек. Отдадим, когда шах отдаст нам наших братов, какие у его в полону. Товар волжский мы давно подуванили — не собрать. Списывать нас — это что за чудеса? Ни на Яике, ни на Дону такого обычая не повелось.
— Поведется...
— Пошли со мной!— резко сказал Степан.
— Брось дурить!..
Степан уже вышагнул из шатра, крикнул, кто был поближе:
— Зови всех суды!
— Ошалел, змей полосатый,— негромко сказал Прозоровский.— Не робейте — пугнуть хочет. Пошли.
Воеводы и подьячий тоже вышли из шатра.
— Для чего всех-то?
— Спросим...
— Мы тебя спрашиваем!
— Чего ж меня спрашивать? Вы меня знаете... Писать-то их хочете? Вот их и спрашивайте.
— А ты вели им.
— Я им не воевода, а такой же казак.
Меж тем казаки с торгов хлынули на зов атамана.
— Братцы!— крикнул Степан.— Тут бояре пришли — списывать нас! Говорят, обычай такой повелся: донских и яицких казаков всех поголовно списывать! Я такого ишшо не слыхал. А вы?
Вся толпа на берегу будто вздохнула одним могучим вздохом:
— Нет!
— Говори теперь сам,— велел Степан Прозоровскому.
Прозоровский выступил вперед.
— Казаки! Не шумите... Надо это для того...
— Нет!!— опять ухнула толпа.
— Да вы не орите! Надо это...
— Нет!!!
Прозоровский повернулся и ушел в шатер.
— Скоморошничаешь, атаман!— строго сказал он.— Ни к чему тебе с нами раздор чинить, не пожалел бы.
— Не пужай, боярин, я и так от страха трясусь весь,— сказал Степан.— Слыхал: брата мово, Ивана, боярин Долгорукий удавил. Вот я как спомню про это да как увижу боярина какого, так меня тряской трясет всего.— Степан сказал это с такой затаенной силой и так глянул на Прозоровского, что невольно все некоторое время молчали.
— К чему ты?— спросил Прозоровский.
— Чтоб не пужал.
— Я не пужаю. Ты сам посуди: пошлете вы станицу к царю, а он спросит: «А как теперь? Опять за старое?» Пушки не отдали, полон не отдали, людей не распустили...
— В милостивой царской грамоте не указано, чтоб пушки, полон и рухлядь имать у нас и казаков списывать.
— Грамота-то когда писана! Год назад...
— А нам что? Царь-то один.
