Степана. Воеводу сбили с ног и принялись бить.
Степан подошел к нему, подставил полу с плевком:
— Слизывай языком, собака.
Воевода еще плюнул.
Степан пнул его в лицо. Но бить больше не дал. Постоял, бледный... Наступил сапогом воеводе на лицо — больше не знал, как унять гнев. Стал мозжить голову каблуком... Потом вынул саблю... но раздумал. Сказал негромко, осевшим голосом:
— В воду. Всех.
— Волга закрыта,— сказал Степан.— Две дороги теперь: вверх и вниз. Думайте.
Сидели в приказной избе. Вся «головка» разинского войска, и еще прибавились Пронька Шумливый, донской казак, да «царицын сын боярский» Ивашка Кузьмин.
— Иттить надо вверх,— сказал Ус. На него посмотрели все — ждали, что он объяснит, почему вверх.
А он молчал.
— Ты чего с двух раз говорить принимаисся?— спросил Степан.— Пошто вверх?
— А пошто вниз? Тебя опять в шахову область тянет?
— Пошел ты с шахом вместе...— обозлился Степан.— Не проспался, дак иди проспись!
— А на кой хрен вниз?— спросил Ус.
— Там Астрахань!.. Ты к чужой жене ходил когда-нибудь?
— Случалось...
— А не случалось так: ты — к ей, а сзади — муж с кистенем?
— Так — нет.
— Так будет, если Астрахань за спиной оставим.
— Ты-то вниз, что ли, хочешь?
— Я не говорил ишшо. Я думаю. И вы тоже думайте. А то я один за всех отдувайся!..— Степан опять вдруг чего-то разозлился.— Я б тоже так-то: помахал саблей да гулять. Милое дело! Нет, орелики, думать будем!— Степан крепко постучал согнутым пальцем.— Тут вам не шахова область. Я слухаю.
— Слава те, господи,— с искренней радостью молвил Матвей Иванов,— умные слова слышу.
Все повернулись к нему.
— Ну, Степан Тимофеич, тада уж скажу, раз велишь: только это про твою дурость будет...
Степан сощурился и даже рот приоткрыл.
— Атаманы-казаки,— несколько торжественно начал Матвей,— поднялись мы на святое дело — ослобождать Русь. Славушка про тебя, Степан, бежит добрая. Заступник ты народу. Зачем же ты злости своей укорот не делаешь? Чем виноватый парнишка давеча, что ты его тоже в воду посадил? А воеводу бил... На тебя ж. глядеть страшно было, а тебя любить надо.
— Он харкнул на меня!
— И хорошо, и ладно. А ты этот харчок-то возьми да покажи всем — вот, мол, они, воеводушки-то: уж так уж привыкли плевать на нас, что и перед смертью утерпеть не может — надо харкнуть. Его тада сам народ разорвет. Ему, народу-то, тоже за тебя заступиться охота. А ты не даешь, все сам: ты и суд, ты и расправа. Вот это и есть твоя дурость, про какую я хотел сказать.
— Лапоть,— презрительно сказал Степан.— А ишшо жалисся, что вас притесняют, жен ваших уводю. Да у тебя не только жену уведут, а самого... такого-то...
— Ну, вот... А велишь говорить. А чуть не по тебе — дак и лапоть.
— Я не про то спрашивал.
— Дак вить если думать, то без спросу надо.
— Ты, Матвей, самый тут умный, я погляжу. Все не так, все не по тебе,— заметил Ларька Тимофеев.
— Прям деваться некуда от его ума!— поддержал Ларьку Федор Сукнин.— Как глянет-глянет, так хошь с глаз долой уходи...
Степан как будто только этих слов и ждал: заметно побледнел, уставился на Матвея.
— Ну, на такую-то гниду у нас ноготь найдется,— негромко заговорил он и потянул из-за пояса пистоль.— Раз уж все мы такие дурные тут, дак и спрос с нас такой жа...
Ус, как и все, впрочем, почуял беду тогда только, когда Степан поднял над столом руку с пистолыо... Ус при всей своей кажущейся неуклюжести стремительно привстал и ударил по руке снизу. Грохнул выстрел: пуля угодила в иконостас, в икону Божьей Матери. В лицо ей.
Матвея выдернули из-за стола, толкнули к дверям. Степан выхватил нож, коротко взмахнул рукой. Нож пролетел через всю избу и всадился на вершок в дверь; Матвей успел захлопнуть ее за собой.
Степан повернулся к Усу... Тот раньше еще положил руку на пистоль.
Долго смотрели друг на друга.
В избе повисла нехорошая тишина.
Степан смотрел не страшно, не угрожающе,— скорее, пытливо, вопросительно. И довольно мирно.
Ус ждал. Тоже довольно спокойно.
— Если вы сейчас подымете руки друг на дружку, я выйду и скажу казакам, что никакого похода не будет — атаманы их обманули,— сказал Иван Черноярец.
Степан первый отвернулся.
— Я слухаю вас. Куды иттить?
— Вверх,— сказал Иван.
— Пошто?
— Вниз пойдем, у нас, один черт, за спиной тот самый муж с кистенем окажется — стрельцы-то где- то в дороге.
— И в Астрахани стрельцы.
— В Астрахани нас знают. Там Иван Красулин. Там посадские — все за нас... Нагаи дорогой пристанут. А про этих мы не знаем...
Разговор пошел вяло, принужденно. Казаков теперь, когда явная беда прошумела над головами, занимала... простреленная Божья Матерь. Нет-нет да оглядывались на нее. Чудилось в этом какое-то нехорошее предзнаменование, пророчество. Это томило.
Степан понял настроение казаков.
— Худо, что мы про их не знаем, худо, что и они про нас не знают. Идут они из Москвы да из Казани, а там про нас доброе слово не скажут,— говорил Иван.
— Где-нигде, а столкнуться доведется...
— Оно — так...
— Вниз пойдем, у нас войско прирастет, вверх — не ручаюсь.
— Оно — так...
Степан потянулся к Усу, взял у него пистоль. У Ивана тоже взял, у Федора Сукнина и у Фрола — они сидели ближе. Все позволили взять у себя оружие, но не понимали — зачем.
Степан, не целясь почти, раз за разом всадил четыре пули в иконостас: Христу Спасителю, Николаю Угоднику, Иоанну Крестителю и апостолу Павлу. Всем — в лоб.
— Теперь всем не обидно. Не коситесь туды — я этот грех на себя принимаю. Пронька, ты чего молчишь? Как думаешь: вверх или вниз?
Совет кончился; атаманы, есаулы расходились из приказной избы.
— Иван, огляди стены,— велел Степан.— Возьми Проньку с собой — ему тут головой оставаться. Подбирай вожжи, Прон.
Ус шел со Степаном.
— Голова не болит?— спросил Ус.
— Нет.
— А то пойдем, у меня четверть доброго вина есть. У воеводы в погребе нашли. Ха-арошее винцо?
