В домике на Мартиняке никто не спал. Старушка ходила из угла в угол и иссохшими губами причитала:
— Господи Иисусе! Что это делается на белом свете! О, господи, до чего я дожила…
Один из сыновей окликнул ее. Она послушно села на скамью под изображением святых и стала молча перебирать четки. Но стоило Ушьяку застонать, как она уже была на ногах. Отжала компресс в подойнике с ледяной водой и снова приложила его ко лбу раненого.
— Ничего, сынок, все пройдет… Ты только держись, сынок… — успокаивала она его.
Ушьяку от прикосновения старческих пальцев женщины и от ее ласковых слов становилось легче.
К утру со стороны Кнегини послышалась стрельба. Черешничка вышел из домика и прислушался. Выстрелы раздавались все чаще. Что-то загремело. «Нет, это не пулемет, это калибром покрупнее», — решил Черешничка.
— Внимание, окружают! Дворжак, ко мне! — бредил Ушьяк.
Медленно тянулось время в домике у опушки леса. Черешничка то и дело выбегал наружу и со страхом прислушивался к звукам боя по ту сторону гребня горы. Еще ночью Вибог отправился в Челядну, потому что командиру стало хуже. Когда разгорелось сражение на Кнегине, он был уже у мясника Микулеца в Горной Челядне.
Микулец без долгих размышлений выкатил свой автофургон, окольными путями объехал горы и с бечвинской стороны добрался до Мартиняка.
Часть пути через лес командира пришлось нести на руках. Потом его уложили в фургон. Вибог сел рядом с ним. Черешничка устроился в кабине рядом с Микулецем.
Дороги были буквально забиты войсками, и то, что Микулец смог проехать, было просто чудом.
Ушьяка уложили на постель в чердачной комнате в доме Микулеца. Потом все уселись за стол в горнице и стали решать, что делать дальше. Ушьяк нуждался в срочной врачебной помощи. Перебрали одного за другим всех врачей в округе, но ни в одном не были уверены.
— Что тут говорить! Надо попытаться, — решил в конце концов Микулец и встал.
В этот момент кто-то постучал в дверь. Вошел Дворжак.
— Командир здесь? — нетерпеливо спросил он.
— Здесь. Тебя все время вспоминал! — выпалил Черешничка.
Дворжака повели в чердачную комнатку. Дорогой Черешничка рассказал, как они вынесли командира из-под огня.
Вибог хмурился. На последней ступеньке он вдруг остановился и спросил Дворжака:
— Как это ты нас выследил?
Дворжак в ответ только улыбнулся.
Ушьяк к этому времени пришел в сознание и сразу же узнал Дворжака. Лицо его просияло, и он даже попытался сесть.
— Дворжак! Пришел! Я же говорил: Дворжак своего командира не бросит.
— Необходим врач, — решил Дворжак, увидев распухшие руки командира.
— Да, — подтвердил Микулец.
Дворжак присел на край кровати, подумал немного. Потом встал и сказал решительно:
— Устроим. Вы тут о нем позаботьтесь, а я добуду врача.
— Как Мурзин? Василь Веселый? Что со штабом? — расспрашивал Ушьяк.
Но Дворжак ничего не знал.
— Стреляли на нашем направлении. Скорее всего, они спустились к Бечве, — размышлял Микулец.
— Вы должны с ними связаться, — настаивал Ушьяк.
Из дома Микулеца вышли двое. Вскоре они разошлись. Дворжак стал спускаться к Челядне, а Вибог зашагал к лесу.
У Микулеца в сенях на холодном полу возле запертой двери сидел Черешничка. Он должен был охранять, а сам храпел так, что в окне дрожали стекла.
Как тих, как задумчив осенний лес! Лежа в кормушке, Мурзин с особой силой ощущал величие леса и тягость одиночества.
Несколько раз в течение дня он слышал стрельбу. Однажды ему даже показалось, что выстрелы приближаются. Он ждал, что вот-вот появятся враги. Но все прошло стороной, а затем совсем утихло.
Наконец пришел Кысучан. Принес хлеба, молока, но ни одного утешительного известия.
— Идут бои. Кажется, погибло много партизан. Немцы сгоняют с хуторов людей хоронить погибших.
— А как Ушьяк?
— Не знаю.
— Что с Меликом, Козой, Василем Веселым?
— Не знаю.
— А радиостанция? Штаб?
— Ничего не знаю. В лесах стреляют, а от людей ничего не узнаешь.
— Как обстоят дела на Мартиняке? — допытывался Мурзин.
— Хуже не придумаешь, — ответил Кысучан. Склонившись над ногой, перевязал рану и ушел.
Мурзин снова остался один. Стал думать о Кысучане. Еще и еще раз подтверждается, что именно в самые тяжелые минуты узнаешь людей, которые нередко и сами себя не знают… И тревога в нем улеглась. Одиночество уже не казалось таким тягостным.
Сухо треснул выстрел — и почти одновременно зазвенело стекло в первом этаже дома Микулеца. Черешничка проснулся. Подошел к окну. «Пфить, пфить» — свистели пули. Черешничка отпрянул от окна и прижался к стене.
Минуту спустя он снова подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Заметил цепь солдат, продвигавшуюся от леса к дому. Не спуская с врага глаз, нащупал автомат, схватил его, выбил из рамы остаток стекла и высунул ствол автомата из окна. Пули тем временем ударялись о штукатурку.
Автомат Черешнички молчал.
Дворжак стоял в чердачной комнате у окна за занавеской и смотрел на лес.
— Окружают нас, — проговорил он, внимательно следя за продвижением эсэсовцев.
— Что же молчит Черешничка? — прошептал Ушьяк. А Черешничка словно ждал приказа командира — автомат застрочил в ту же минуту.
— Почему он не бережет патроны? — снова прошептал Ушьяк.
— А что беречь? Все равно долго не продержимся. Ушьяк заворочался в постели. Начал бредить.
— Вот видишь, Дворжак… Теперь тебя схватят вместе со мной… Но я рад, что ты со мной, очень рад. Говорили мне тут про тебя всякое… жаловались… но я не верил…
— Кто жаловался?
— Да разве я помню! Да и что с того! Говорю тебе, я им не поверил… К человеку не следует относиться с подозрением, а в партизанской борьбе тем более. Люди отдают жизнь и…
Он не договорил. Стрельба усилилась. Потом они ясно услышали из сеней стоны Черешнички. Автомат его умолк.
Дворжак отошел от окна. В руке он сжимал пистолет.
— Знаешь что, Дворжак, — снова заговорил Ушьяк, но теперь уже совсем тихо. — Умрем мы… Но что поделаешь! Видно, не суждено нам…
Он пошарил под подушкой и вытащил маузер.
— Еще не конец, — проговорил Дворжак.
— Нет, Дворжак… я этого не переживу… Но вы обязательно должны пробиться к Красной Армии… Здесь оставаться нельзя. Это мой приказ, Дворжак. Слышишь?
