школьный двор.
— Немедленно уходи, немедленно, понимаешь… Возьми дочку и уезжай в Мезиржичи… Загляни к Папрскаржу, скажи, чтобы сразу же скрылся… — крикнул он.
Подъехав к школе, немцы увидели женщину с ребенком, но не обратили на нее внимания. Взломали дверь. Квартира учителя Граховеца была пуста.
За школой на плоском камне сидел сын старушки с Мартиняка. Его били по лицу, пока из носа и губ не потекла кровь. Потом втолкнули в машину и уехали.
Мурзин лежал в кормушке. Дровосек Кысучан и лесник Зетек ходили к нему поочередно почти каждую ночь.
Уже в начале ноября выпала легкая белая пороша. На дорогах и в долинах она сразу же растаяла, а в лесах и горах так и осталась лежать.
В то утро Мурзин долго смотрел на запорошенный снегом лес. Ночью к нему никто не пришел. Вспомнил, что сегодня двадцать седьмая годовщина Октябрьской революции… Потом стал думать о том, что приближающаяся зима не обещает ничего хорошего, если вовремя не придет Красная Армия.
День этот был тихий. Очень тихий. Только серны выглядывали из зарослей кустарника и снова скрывались.
Арестованный — доктор Длабайя — сидел в ресторане гостиницы с гестаповцем Шеберле. Они обедали. С той минуты, когда немцы схватили доктора у Всетина в машине оружейного завода (он ехал с Бенешеком с Вартовны после осмотра раненого Миши), в судьбе его произошли поразительные изменения. Его стали допрашивать в отделении гестапо в Билой. Допрашивали безжалостно, потому что хотели во что бы то ни стало выяснить, кому он этой ночью оказывал помощь. Длабайя упорно твердил, будто кто-то вызвал его по телефону в Липтал, но в условленном месте никого не оказалось, и он отправился обратно во Всетин. Машина оружейного завода случайно подобрала его, С самого начала было ясно, что никто из гестаповцев этому не поверит. Но потом заболела дочка Шеберле, и тот однажды ночью забрал его из камеры тюрьмы, которую гестаповцы устроили рядом с гостиницей, в бывшей конюшне, и отвез к больной. У девочки был плеврит. Не исключалась угроза вспышки туберкулеза. И Длабайя решил, что в этом может быть его спасение. С того времени он и стал лечить дочку Шеберле. С молчаливого согласия гестаповцев в дальнейшем доктора допрашивал только сам Шеберле. Иногда он даже приглашал его пообедать.
У стойки, где торговали пивом, поднялся шум. За столом штатских сотрудников с самого утра пил коротышка Мыдлох. К полудню нервы у него окончательно сдали, Он упал лицом на стол и расплакался. Собутыльники, сговорившись взглядами, насильно влили в него еще несколько рюмок. У Мыдлоха начался нервный припадок. Он стал кричать, что соберет чемоданы и уедет домой, пора наконец обрести покой. Длабайя поднялся, думая помочь Мыдлоху, но Шеберле дал ему понять, что этого делать не следует. Два агента, стоявшие у стойки, подхватили Мыдлоха под руки и вывели из ресторана. Через минуту заурчал мотор автомобиля. Длабайя понял — автомобиль скоро вернется, но уже без Мыдлоха. Агент, у которого сдают нервы, иначе не кончает.
Боже, как все это отвратительно! Перед глазами возникло лицо женщины, которую привезли вместе с ее братьями с Мартиняка. Слипшиеся от пота волосы, красные глаза, распухшие губы. Когда он наклонился над ней, она прошептала: «Дворжак погубил меня».
Длабайя не знал, кто он, этот Дворжак. Не понял он также, почему она сообщила ему об этом. Поручение?..
У гестаповца Шеберле был пунктик. Он просто обожал соблюдать хорошие манеры. За столом ему всегда удавалось опередить доктора с церемонным пожеланием приятного аппетита. Длабайя приходил в полную растерянность от сознания того, что он — узник этого шумливого немца, столь пунктуально придерживающегося основ хорошего тона и так свирепствующего во время допросов. Опоздал он и на этот раз. Когда же кивком поблагодарил Шеберле, тот сказал ему:
— Пойдемте со мной, доктор!
Длабайя, разумеется, повиновался. Но Шеберле повел его не в камеру, а в канцелярию.
Там на скамье лежал труп самого младшего из той группы арестованных, которую доставили с Мартиняка. Совершенно очевидное сквозное ранение легких и в области сердца.
Шеберле закурил, взял со стола документы убитого и начал диктовать машинистке:
— Владимир Козлик… чех… год рождения…
Из протокола следовало, что заключенный Козлик во время допроса набросился на сотрудника гестапо, связанными руками разбил ему лицо, и тот в порядке самообороны убил арестованного. Доктор Длабайя должен был дополнить протокол более точным определением причины смерти.
Когда дежурный вел Длабайю в камеру, охранники сажали в арестантскую машину Божку Козликову и других. У Длабайи сжалось сердце. Уж он-то знал, что те, кого увозят в этой машине, обратно не возвращаются. У доктора было такое чувство, будто тогда в канцелярии Козликова не сказала ему всего. Захотелось узнать больше и передать все надежному человеку. В ту минуту он чувствовал отвращение к самому себе.
Перед гостиницей на первом снегу бросались снежками два парня в кожаных пальто. Это были те самые парни, которые увезли Мыдлоха.
Во всех населенных пунктах по обоим склонам Бескид, на Бечве и Челядне, оккупанты объявили военное положение. Горный массив от Трояновиц до Рожнова и Френштата окружили, войска. Солдаты заняли шоссе Рожнов — Дольная Бечва — Горная Бечва — Главата и соорудили по обеим сторонам его пулеметные гнезда.
В Дольную Бечву гестаповцы привезли четверых неизвестных заключенных и повесили их на спортивной площадке перед школой. Об обоих сыновьях старушки с Мартиняка говорили, что они казнены и что Козлики тоже не вернутся. Пекаря Гинека Каменчака и торговца Гынчицу немцы увезли. На челяднинской стороне дела обстояли не лучше. Мясник Микулец был публично повешен. Лесники братья Квасничковы и многие другие томились в тюрьмах…
В воскресенье в Горной Бечве перед костелом оккупанты выставили усиленный патруль и, когда люди стали выходить после мессы, у всех проверяли документы. По участку шоссе от Дольной Бечвы к Горной Бечве на расстоянии пяти шагов друг от друга стояли солдаты. В гостинице «Бечва» обосновалось немецкое командование. Туда отводили всех подозрительных лиц. Сравнивали удостоверения со списком.
В тот несчастливый день завернул в Бечву Вибог. Он искал связи со штабом бригады, как это ему приказал Ушьяк, и след привел его в долину. Шел он окольным путем, который вывел его из леса прямо к шоссе. Когда он увидел цепь солдат и хотел вернуться снова в горы, его уже заметили и задержали. К счастью, Вибог не имел при себе оружия — был осмотрителен: прежде чем спуститься в селение, спрятал его в скале. На шоссе один из солдат обыскал его, проверяя, не вооружен ли он. Когда руки его прошлись по брюкам, он отскочил и навел на Вибога автомат.
— Хенде хох! — заорал вдруг он. Вибог повиновался.
Солдат подозвал начальника, надутого ефрейтора, и, не переставая целиться в Вибога, стал докладывать. Вибог понял только одно слово — «хендгранатен».
Это рассмешило его. Он сунул руки в карманы и сказал:
— Что вы, господа…
Перепуганный солдат нажал на спусковой крючок и продолжал давить на него даже тогда, когда Вибог уже лежал на шоссе.
Так оборвалась жизнь этого нелюдимого человека. Он лежал возле дорожного столбика, примиренный со всем, маленький, худой — кожа да кости. Он сделал последнее движение головой, и его изможденное лицо повернулось к родным горам, которые он никак не хотел покинуть…
Из карманов его штанов выкатилось несколько диких яблок, которые он сорвал где-то по дороге, чтобы хоть немного заглушить мучавший его голод.
Папрскарж бежал из Бечвы ночью, сразу же после того, как узнал, что скрылся Руда Граховец. Он
