«Она мучается, возможно, умирает… и еще успокаивает его», — думал он.
Марта видела только одного Матея. Пересиливала себя, чтобы подольше видеть его. Но сильный приступ боли все же одолел ее. Лицо стало мертвенно-бледным. Эстержачка очнулась и заставила всех уйти.
Мужчины, покашливая, побрели в кухню. Стали отхлебывать из стаканчиков. Матей же вливал в себя одну чарку за другой. Взгляд у него был какой-то отсутствующий. Снова послышались стоны. Теперь уже тихие, приглушенные.
Матею разрешили еще раз зайти в горницу. Марта лежала в беспамятстве.
В конце концов Матея уговорили вернуться вместе с ребятами на Вартовну. Марте необходим покой. Утром Эстержак сообщит, как она себя чувствует.
Горнянчин остался, стал уговаривать Эстержака пойти в общинное управление и вызвать по телефону врача из Визовицы. Теперь Эстержачка уже не противилась этому. Видимо, испугалась самого худшего. Эстержак оделся, и пошел.
Не успела за ним закрыться дверь, как Марта вдруг закричала душераздирающим голосом. Эстержачка и Горнянчин бросились к ней.
Марта боролась за жизнь, как раненый зверь. Упорно, яростно. От страха кричала. Когда же поняла, что все кончено, лицо ее исказилось, и с губ стали срываться проклятия. Пока Эстержачка бегала за мокрым полотенцем, она скончалась.
Матой сильно переживал случившееся. Все сидел в сторонке, печальный, мрачный, но не злой. Если раньше ребята были недовольны тем, что он слишком часто прикладывался к рюмке, то теперь сами предлагали ему выпить.
— На, хлебни, может, отвлечешься от своих мыслей, — уговаривал его Филек Засече, протягивая бутылку сливовицы, ставшей теперь редкостью из редкостей.
Матей взял бутылку, но, едва смочив губы, протянул обратно, пробормотав что-то.
В то утро к Матею пришел Трофим. И сразу начал говорить, что наступают святки, а он, Матей, ни на что не похож — зарос щетиной. Просто ужас какой-то. Матей провел тыльной стороной ладони по подбородку и согласился пойти побриться. И они отправились через вырубку к Дорняку. С собой взяли только бинокль и часы — решили, что все равно скоро вернутся.
Дорняк был дома один. Хозяйка с ребенком пошла в деревню. Ночь он провел, видно, в своей «винокурне», потому что был сонный, но старых клиентов приветствовал сердечно. Налил в тазик теплой воды, протер зеркальце, принес полотенце.
Не успели партизаны намылиться, как послышались выстрелы.
— Что это там такое? — испугался Дорняк.
— Да это, наверное, охотники, — решил Трофим.
Но Дорняк взволновался. Стал ходить от окна к окну и вдруг увидел фигуры людей в мундирах с винтовками, окружающих дом.
— Немцы! — крикнул он. — Уходите… уходите… Я не знаю вас, вы не знаете меня.
Он успел достать из-за шкафа бутылку сливовицы. Глотнул и спрятался где-то в доме.
Трофим и Матей накинули на себя пальто и хотели было выбежать на задний двор, но в дверях уже стояли, их остановили немцы.
— Хенде хох!
Не оставалось ничего другого, как сдаться.
Дальше вырубку немцы уже не прочесывали — улов у Дорняка их удовлетворил. Забрали обоих партизан и самого Дорняка, который прикинулся мертвецки пьяным. На шоссе под Вартовной их посадили в машину и увезли.
Горнянчин, узнав обо всем этом, разозлился.
— Почуяли самогон! Проклятая водка!..
Потом стал прикидывать, куда могли увезти Матея и Трофима.
Когда в дверях появился Большой Франта, Досталик вздрогнул. К румяному лицу его прилила кровь. Розоватая плешь побагровела. Он боязливо огляделся.
В поведении Досталика, по сути дела, не было ничего странного. Предприятие, изготовляющее белье, находилось чуть ли не в двух шагах от Мезиржичской городской площади, в просторном флигеле бывшего жеротинского замка. Городской совет просто ума приложить не мог, как с ним быть, с этим флигелем. В одном его крыле помещался ресторан, в другом — отделение Красного Креста, склад и временные квартиры. Досталик взял это просторное помещение в аренду за очень небольшую плату. Конторку для себя отделил перегородкой из реек, в остальной же части расположилась пани Досталикова с нанятыми ею девушками. Собственно говоря, это был самый настоящий закуток. Тот, кто сидел за швейными машинками, сквозь планки хорошо видел все, что там происходило. И вот сюда среди бела дня входит человек, с которым Досталик встречается только по ночам.
Гость одним взглядом осмотрел конторку, сквозь рейки с интересом поглядел на мастерскую и даже успел подмигнуть какой-то швее. Девушки засмеялись.
Досталик тем временем пришел в себя и поспешно убрал с продавленного плетеного стула папки с бумагами. Он хотел представить этот приход как деловой визит, но Франта своим поведением делал это невозможным. Досталик даже разозлился на него. Чувствовал за спиной взгляды жены, которая сидела за машинкой сразу же за перегородкой, и это еще больше нервировало его. Наконец он усадил гостя и сел напротив него.
Большой Франта увидел капли пота на альбиносовых бровях Досталика, мешки под водянистыми глазами.
— Спокойно, — проговорил он. — Никакой паники!
— Ни о какой панике и речи быть не может, — возразил Досталик. — Но как раз сюда ты не должен был приходить. Это двойная неосторожность…
— А что такого? — Большой Франта махнул рукой. — Запомни, самое лучшее — при всех условиях держаться как можно естественнее. Будто ничего особенного не происходит.
Досталик надул свои пухлые щеки и уже хотел было дать неожиданному гостю отповедь (он считал себя главой патриотического Сопротивления)… но Большой Франта не дал ему и слова вымолвить.
— У меня отличные документы… на любой случай… — самоуверенно заявил Большой Франта. — Да и об этом сейчас речь не идет. Я просто принес тебе кое-что.
С минуту он шарил в своем портфеле, потом небрежно бросил на стол пачку листовок и какие-то полоски с патриотическими лозунгами.
— Пропагандистские материалы. Что скажешь?
Досталик стал рыться в бумагах, и лицо его посветлело.
— Ничего не скажешь — подходяще!
Большой Франта оперся руками о колени и гордо произнес:
— В моем распоряжении целая типография. И три вагона бумаги.
— Черт возьми, это приятно слышать! — радостно воскликнул Досталик. Красные щеки его покраснели еще больше. Глаза заблестели. — Это приятно слышать, честное слово! С этим уж можно кое- что сделать! Листовки расклеим повсюду — пусть немцы бесятся!
Большой Франта недовольно скривил губы:
— Погоди, погоди! Листовки — это, конечно, хорошо. Но нужно и кое-что другое. Знаешь, какие это дает нам возможности? Напечатаем облигации, чтобы организация приобрела деньги и могла расширить сферу своей деятельности. И нелегальную газету будем издавать.
Досталик тихонько присвистнул. Он уже мысленно видел, как люди разглядывали в витринах музея свободной республики патриотический журнал, который издавался в годы войны прямо под носом у гестапо.
— Конечно, надо будет усилить разведывательную деятельность, — продолжал Большой Франта. — Я только сейчас из Быстрицы, был под Гостынем. Лондон хочет иметь больше сведений… Ты знаешь, война близится к концу, и именно теперь, как никогда, необходимо иметь как можно больше информации…
