Пол был паркетный. Я тщательно выметал его по утрам и мечтал хоть один раз 'ополотериться', как сказал бы Игорь Северянин, то есть натереть его воском.
И потом... ведь в этой квартире можно было прилично вымыться ... Правда, при социалистическом режиме вода в водопроводе не всегда идет и никогда не идет в верхние этажи. В этом доме воду можно было получить только во дворе. И это была моя обязанность. Я отправлялся в маленький садик, где среди цветов был не фонтан, но кран, или, как говорят в Одессе, 'крант', и таскал ведрами воду. Норма была восемь ведер, которые я вливал в ванну, и было всем благо.
Иногда я пилил дрова, но это, так сказать, по большим праздникам.
Но кроме всех этих благ в этой квартире оказалась еще... гитара ...
Да, смейтесь ...
Нужда пляшет, нужда скачет...
Я решил, что пора 'песенки петь'.
Дело в том, что деньги быстро таяли...
Все мое состояние заключалось в двадцати английских фунтах и остатке от тех 'колокольчиков' (доникинские тысячерублевки), которые тогда в лесу были розданы Стесселем...
Кстати, должен сказать, что 'колокольчики', несмотря на официальное запрещение под страхом расстрела, котировались на подпольной бирже Одессы. Стоимость их, кажется, не падала ниже трехсот советских рублей, но порою подымалась до 'al pari'.
Огромное количество людей в Одессе занималось спекуляцией на деньгах. Да могло ли это быть иначе? Куда же могли деваться эти 'кошмарические' стада всевозможных биржевиков, которые наполняли Фанкони и Робина и густой толпой стояли на углу Дерибасовской и Екатерининской, торгуя кокаином, сахаром и валютой?
Одесская чрезвычайка вела с ними борьбу, многих расстреляла, но остальные продолжали работать.
Но, разумеется, теперь работа шла в самом строгом подпольи. Итак, деньги таяли. Служить у большевиков я не мог и не хотел. Пристраиваться к каким-нибудь кооперативам было трудно: незнакомые меня не приняли бы, а знакомые, боясь не столько за себя, сколько за меня, всячески отговаривали. Что делать?
И вот выходом из положения явилась гитара.
Старик с седой бородой... Ясно, что человек знал лучшие времена ... какое-нибудь небольшое кафе ... разбитый, надтреснутый голос ... такой же разбитый, как и безвозвратное прошлое... старинные романсы... исключительно старинные, такие забытые и такие незабываемые ... Жалобный звон струн ... очень тонко ...
И вот я, действительно, подготовлял себе такое местечко. Составил себе уже целый репертуар, мобилизовал голос...
Помню, мне когда-то П. Н. Милюков сделал комплимент. Я жаловался, что совсем не могу говорить в Думе из-за крайней слабости голоса. Он мне ответил:
- Да, голос у вас очень слабый... Но он поставлен, как у певца. Вы не поете?..
И вот на старости лет оказалось, что я пою... для развлечения пролетариата...
Нужда песенка поет ...
'Кто не трудится, тот да не ест...'.
Ирина Васильевна (настоящее ее имя другое) в этот день очень беспокоилась...
Ей почудилось, что кто-то следит не то за ней, не то за мной, - вообще что-то жуткое. Я кое-как ее успокоил. Но к вечеру 'инцидент' всплыл снова, в форме категорического 'предчувствия' у Ирины Васильевны, что ночью придет чрезвычайка, а потому мне совершенно невозможно оставаться в квартире. И это предчувствие росло в такой угрожающей форме, что мы с поручиком Л. решили уйти, ибо совершенно было ясно, что все равно в эту ночь оно никому спать не даст.
И мы ушли...
Но это легко уйти, когда знаешь, куда пойти. А ведь мы отлично понимали, что во всякой квартире нам, быть может, и не откажут, но особого счастия не ощутят: ведь везде каждую ночь может быть обыск, и тогда хозяин квартиры будет отвечать за укрывательство контрреволюционеров.
Поэтому мы решили ночевать на улице. Но опять-таки это удобно можно было сделать 'под игом самодержавия'. Но в свободном социалистическом государстве всякого человека, который осмелится показаться па улице позже известного часа, ловят, как преступника, и тащат в участок. Почему при социализме нельзя ходить по ночам, никак не могу понять.
Мы решили ночевать где-нибудь в подъезде.
Нет, это слишком холодно. Эти камни обладают удивительной способностью быстро остывать. И притом эта ниша, куда мы залезли, плохо защищает от взоров патрулей. А сейчас патрули пойдут. На улицах уже ни одного человека. Идет тихий, мирный дождь. Удивительно, как быстро большевики покончили с грабителями, налетчиками и всякими уголовными.
Надо пройтись. Ну, в конце концов, наскочим на патруль, как-нибудь вывернемся. И потом - блестящая мысль: пусть патруль нас забирает. В конце концов, не расстреляют же за это, за позднее хождение, переночуем в участке, где, во всяком случае, теплее ...
Пошли... На одном из перекрестков:
- Стой!..
Мы остановились.
- Откуда так поздно, товарищи?..
- Да разве ж поздно?.. Вот беда, часов нет!.. Что, будете забирать нас, товарищи, в район?
- А вы кто такие?.. Далеко вам?
- Да нет, не далеко нам... Тут на Канатной.
Патруль, собравшись вокруг нас кучкой, раздумывал.
- Ну, идите... домой ... все равно ...
Вот неудача...
* * *[лдн-книги1]
Идем дальше. Дождик перестал, - работает луна. Это большое подспорье социалистическому хозяйству. При социализме как общее правило, - электричество не горит. Совершенно тихо. Вдруг снова наткнулись на патруль.
Эти нас взяли. Мы едва успели условиться, что сочинять, как нас разделили.
Старший подошел в Вовке и о чем-то с ним беседовал на ходу. Потом подошел ко мне.
- Откуда вы идете товарищ?
- С Ришельевской.
- А номер?
Я сказал условленный номер.
- У кого же там были?
Я сделал застенчивое лицо.
- Да это... его знакомые... он молодой... я там в первый раз и был...
- Ну да, а фамилия как?
Я сказал нарочно исковерканную фамилию, но похожую на ту, которую должен был сказать Вовка, При этом прибавил, что, может быть, и не так, потому что я этих барышень не знаю, мне старому неинтересно...
- Значит, выпивали, товарищ?
- А что же я пьяный, что ли? Я дунул ему в нос.
- А чем занимаетесь?
- Артист... музыкант... Раньше на рояле и на скрипке давал уроки, а теперь на гитаре. Специальность 'старые романсы' ... Ученики ко мне ходят... Сам голос я уже потерял, не выступаю ... После тифа ...
